А еще случилась история с космонавтом Егоровым, в Париже, довольно смешная. После одного из концертов к нам за кулисы пришли Феоктистов, Комаров и Егоров, благодарят за выступление, а Егоров глаз с меня не сводит: «Давайте выпьем, – говорит, – по бокальчику вина». – «Ну, давайте!» – «Давайте я провожу вас до гостиницы». – «Не надо». А гостиница-то буквально в двух шагах, и он уже был, что называется, хорош: все-таки Париж, все молодые… Короче, каким-то чудом я от него удрала, ушла в номер, закрылась. Вдруг стук. «Кто?» – «Это я, Егоров, откройте!» – «Не открою! Я уже легла спать». Все это продолжалось до полуночи, пока я не заснула. Наутро открываю дверь, а он лежит, похрапывает. Тут меня вызывает руководительница делегации и в крик: «Как так! Что было? Как вы смели не впустить его в номер?» – «Ночью, Надежда Аполлинариевна?!» – «Ну и что, он же советский космонавт!» Вот вам и повод для слухов. К сожалению, Броневицкий всегда этому верил, а меня это очень обижало.

Отдельная, важная глава моей жизни – знакомства с замечательными композиторами. Саныч Саныч был очень коммуникабельным человеком. Благодаря ему в мою жизнь вошли такие замечательные люди, как Оскар Борисович Фельцман и его супруга Евгения Петровна.

Познакомились мы с Оскаром за кулисами Театра эстрады во время нашего сольного концерта. Я исполняла песню «Я верю, друзья». По окончании выступления в своей грим-уборной увидела очень обаятельного улыбчивого человека, который просто представился: «Оскар Фельцман». Так состоялось наше знакомство. Он признался, что мое исполнение его песни оказалось для него большим, но приятным потрясением. Так начался период нашего плодотворного сотрудничества. Этому не помешало даже то, что я жила в Ленинграде, а Фельцман в Москве. Всякий раз, когда нам удавалось приехать в Москву, он нам звонил и спрашивал: «Куда же вы пропали? У меня есть для вас чудесная мелодия, приходите». И мы приезжали к ним в гости, жили они тогда в центре Москвы, на Огарева, рядом с Телеграфом. Встречали нас очень радушно. Евгения Петровна, супруга Фельцмана, была большая мастерица по части готовки. Происходили душевные посиделки в гостиной, которые часто перетекали в творческий процесс: Оскар Борисович садился за рояль, их шумный дом тут же затихал: «Тише, тише, Оскар сочиняет!» И из-под его пальцев лились мелодии, одна лучше другой… Еще мне нравилось, что был он очень непосредственный, и всякий раз как у него что-то выходило хорошо, он очень бурно радовался, а если что-то не получалось, жутко переживал.

На людях я обращалась к нему по отчеству – Оскар Борисович, все-таки народный артист РСФСР, выдающийся композитор, а в обычной жизни ласково звала его Оскарчик, и ему это очень нравилось. Ко мне же он относился как к своей дочке, трогательно, нежно.

С выдающимся композитором Оскаром Фельцманом.

За все время нашего знакомства он написал для меня около 20 песен. Одна из первых – «Венок Дуная»; её он доверил мне исполнить в начале 60-х годов, когда у меня был еще довольно сильный акцент, но его это не остановило. Лучшие мои песни – его. «Огромное небо», «Венок Дуная», «На тебе сошелся клином белый свет», «Манжерок», «Ничего не вижу», «Любовь», «Никогда», «Кто бы мог подумать»… Потом у него были другие певцы и певицы, кто-то лучше пел, кто-то хуже, но я первой получала его песни. Он выбирал песню и говорил: «Эту Эдита споет». Не знаю почему, наверное, он чувствовал, понимал, какая песня моя. Потом, спустя много лет, я участвовала в передаче, где Оскар Борисович, уже в годах, давал интервью и очень ласково и трепетно говорил обо мне. Мне было приятно читать, когда Оскар Борисович называл меня лучшей исполнительницей своих песен. Я знала, что он не лукавит, потому что видела, что он не только как композитор, а просто по-человечески радовался тому, как я исполняю их. Как я могла не быть признательна ему за те песни, которые он мне дарил? Когда я пела их, слушатели замирали. Я невероятно счастлива, что мне довелось их петь и что он удостоил меня чести петь их первой.

Судьба артиста такова, что личная жизнь всегда оказывается на втором плане. После появления Илоны для меня наступил трудный период. Став матерью, я тем не менее несла ответственность не только перед дочерью, но и перед большим творческим коллективом во главе с его художественным руководителем и по совместительству моим мужем Александром Александровичем Броневицким. Если кто-то думает, что статус жены как-то облегчал мою профессиональную участь, он ошибается. Временами мне казалось: не будь я его женой, он был бы со мной более ласковым.

Не последнее значение имели мнения «доброжелателей», которых вокруг ансамбля всегда хватало. И с каждым годом, чем активнее «Дружба» набирала популярность, тем все более «доброжелательными» были мнения. Находились люди, игравшие на самолюбии Броневицкого, на его слабостях. Они нашептывали ему, что «Если красной строкой будет написано: «Эдита Пьеха и ансамбль «Дружба», то ты, Шура, будешь на третьем месте, ты превратишься в аккомпаниатора». И Броневицкий меня прижимал. А я, естественно, обижалась: у меня уже проснулось артистическое самолюбие. Видела, что, когда меня не было на концертах, публика сдавала билеты, но он продолжал верить «доброжелателям».

Первый кризис, который мы пережили в 1959 году, ясно показал, что Шура не боец. Ситуация переломилась лишь благодаря моим усилиям. Вскоре в прессе стали появляться статьи, в которых музыковеды доказывали, что наше творчество – это новое молодежное направление в музыке. Польская газета «Trybuna Ludu» написала: «Если Утесов и Шульженко открыли новые страницы в истории советской эстрады, то ансамбль «Дружба» и Эдита Пьеха сделали то же самое».

И все равно сложности оставались. Одной из них была моя принадлежность к иностранному государству. По этой причине несколько лет я была невыездной – даже в Москву не могла поехать, не отметившись в ОВИРе. По прибытии опять должна была отметиться, и, уезжая из столицы, нужно было поставить штамп, какого числа я выбыла. Очень это было мучительно. К тому же в СССР были так называемые «закрытые города», куда въезд иностранцам был категорически воспрещен. В связи с этим в Днепропетровске произошла одна история. Приехал наш ансамбль «Дружба» на гастроли, и с ним приехала я как солистка. Вот мы уже в кулисах, перед залом, где должно состояться выступление. Ко мне подходят кагэбэшники в гражданском и говорят: «Гражданка Пьеха, пройдемте». Я говорю: «Что такое?» А мне: «Мы должны вас арестовать, вы иностранка, у вас нет права находиться в этом городе». Но я не растерялась, спрашиваю: «Кто ваш начальник, нужно все объяснить, у меня целый зал зрителей, куда я пойду?» Один из сотрудников госбезопасности оказался вежливым, дал мне телефон своего начальника, мне набрали номер, я начала говорить, что у меня польский паспорт, но я студентка Ленинградского университета, много выступаю, вот и сейчас я стою в кулисах концертного зала, через несколько минут нам нужно выходить на сцену, а меня пришли арестовывать. Этот генерал спрашивает: «А как ваша фамилия?» – «Пьеха», – отвечаю. Он: «Ой, та самая Пьеха, любимица моей жены», – и зовет супругу: «Катя, Катя, иди сюда…» – и дает ей трубку. Она берет: «Ой, неужели это вы?» – «Да, – говорю я, – но тут такая история, меня хотят арестовать, потому что я иностранка, а здесь полный зал людей, не могли бы вы попросить мужа как-то решить эту ситуацию, бывают же исключения. Дайте нам выступить, а потом мы уедем». И мне разрешили выступить благодаря Екатерине, супруге генерала.