С папой тоже отдельная тема. Приезжаем к морю, папа говорит: «Так, все, срочно, давай, поехали, в машину…» и вперед – стрелять по бутылкам, купаться, куда-то ехать, что-то смотреть. Он всегда любил приключения. Вот Польша, ее дивные замки – иногда полные развалюхи, иногда вполне себе ничего. По дороге в замок он рассказывает: «Лася, мы едем в самый настоящий замок с привидениями, они там есть абсолютно точно, но видно их только ночью, а днем они на веревочке сушатся, и бояться их не надо, безобидные они…» Дальше мы приезжаем в этот замок, идем по лестнице, он тыкает пальцем в какую-то дверь, говорит: «В этой комнате они и висят…» Я: «А-а-а», а он: «Не бойся, они на веревочке».

Ну, и конечно, наша любимая с папой тема – это купание. Не важно, куда мы едем, но обязательно найдем место, где можно искупаться. У него все очень легко было: он никогда не обдумывал, что мы будем делать через час, спонтанно все получалось, словно играючи. И мне это очень нравилось. Мы с папой были не как дочь с родителем, а словно ровесники-заговорщики. Игры были замечательные. Он все время что-то выдумывал. Когда мне было лет 13, он впервые посадил меня за руль. Это было в Ленинграде. Едем в машине, выезжаем на дорогу, что сейчас ведет к аэропорту в Пулково (но аэропорт еще не был тогда построен). Дорога абсолютно пустая, мы одни. Едем-едем, а он вдруг так резко по тормозам и говорит: «Выходи!» Выхожу. Он: «Садись сюда (за руль!)». Я: «Как, я же не умею!?» Он: «Всё, ладно, давай садись! Смотри: вот газ, тормоз, сцепление, скорость первая, вторая, третья, четвертая…» Это было классно. Я ехала за рулем самой настоящей машины. Папа очень чутко чувствовал во мне желание все попробовать, на собственной шкуре испытать, я ведь была пацанка. История с машиной имела продолжение на хуторе в Латвии, папа давал мне машину в гараж загонять. И передом, и задом. Ну, это было абсолютное счастье. Еще папа любил всю нашу семью и общих друзей организовывать, наряжать в какие-нибудь тряпки. Там, на хуторе, он находил невероятную одежду, раздавал ее всем со словами: «Давайте переодевайтесь, я буду фотографировать!» И такие фотографии получались, шедевр просто!

С мамой тоже, помню, забавный случай был: папе же спокойно не жилось, он все время что-то выдумывал. У нас остались фотографии с гастролей в Узбекистане: сидит Эдита на камне в национальной тюбетейке, в халатике, косы у нее на плечах огромные. Вокруг нее бараны стоят и папа рядом тоже – в халате и тюбетейке – с бараном общается, причем так выразительно…»

Она никогда не выглядела робкой или зашуганной. Учась во французской школе, ходила туда сама, без взрослых, училась хорошо, особых нареканий в её адрес от учителей я никогда не слышала, и Эрика Карловна не жаловалась на внучку, наоборот, они прекрасно ладили. Три раза в неделю к ней приходила учительница музыки, не скрою, мне хотелось развить в дочери природную музыкальность, которая, несомненно, в ней наблюдалась. Еще она прилежно занималась английским 2 раза в неделю, несмотря на столь плотный график, Лася находила время побегать в Некрасовском садике. Летом она отдыхала в «Артеке» несколько раз. Постоянно водила домой своих подружек, Эрика Карловна никогда не запрещала ей этого, наоборот, радовалась, что внучка умеет общаться и с ней дружат, всегда угощала её подруг чем-нибудь вкусным. Это приветствовалось еще и потому, что мы с Броневицким вечно пропадали на гастролях, а ребенок не должен ощущать недостатка в общении, другое дело, когда мы возвращались, радости не было предела. Я привозила дочке подарки: как безделушки, приятные для глаз, так и удобную обувь, одежду. Делала все, чтобы она ни в чем не нуждалась.

Когда бывали выступления в ЦПКО в Ленинграде, на Каменном острове, то Илона обожала кататься на аттракционе «американские горки», что тоже говорило о ее бесстрашии: меня озолоти, ни за что не полезла бы на этот чудовищный агрегат, а ей хоть бы хны. В общем, она сама находила, чем себя занять, поэтому, повзрослев, она тоже не часто обращалась ко мне за помощью. Я первое время переживала, но потом поняла – у каждого должен быть свой опыт, даже в тех случаях, когда кажется, что ситуация схожа с моей собственной.

И все равно мне не хватало времени для того, чтобы я могла видеться с Илоной. Получилось, что она выросла на руках бабушки – Эрики Карловны, хозяйственной, хорошей кулинаркой. От дедушки ей досталось упорство, дисциплинированность, эрудиция, почти врожденная грамотность. Когда нужно было определяться со школой, был выбран не самый легкий вариант – французская школа. И мне всегда нравилось, что дочка принимала участие в определении своей судьбы. Она вообще с детства была очень серьезной и ответственной. Меня часто спрашивают: какими были наши отношения? Мы никогда не сюсюкали друг с другом. Я сама с четырех лет была никому не нужна, лишена ласки, тепла, защищенности, принадлежала сама себе. И поэтому долгое время стеснялась приласкать свою дочку, я просто не умела этого делать, боялась, что она меня не поймет. Может, из-за этого я что-то упустила, и Илона выросла «папиной дочкой». У них с Сан Санычем была особая связь, особое притяжение. Она обожала его, называла его «мой Чуча». Лася вообще у нас мастер выдумывать имена: бабушка у неё была Газус, сын Стас – Шмуча, я – Мамон (теперь, на её примере, для Стаса я – Бабон).

Примерно в 3-м классе Илона запросила у меня собаку. В принципе это не стало для меня неожиданностью, подобная тема возникала часто, учитывая, что в школьный период кто у нас только не перебывал, дочь подбирала и приносила в дом все живое, что нуждалось в помощи, тепле и корме.

Илона Броневицкая

«...Первой моей собакой, на которую мне удалось уломать Эдиту, была дворняжка Джерри. Да, я жутко хотела собаку, наверное, я родилась с этой мечтой. И пока её не было, таскала в дом голубей с нитками на ногах, больных собачек и кошечек, которые потерялись. Мамы с папой дома не было, так что мне приходилось согласовывать «предоставление приюта» найденышам с бабушкой. А она была такой человек, что не могла отказать ребенку: вздыхала и всех принимала. Но мечта заполучить настоящую живую собаку в статусе друга меня не покидала. Для этого нужно было согласие Эдиты. «Выбивала» я себе эту собаку долго и упорно. Был третий класс школы, я начала выпускать журнал «Собака»: наклеивала какие-то репродукции картин с собаками из Эрмитажа, анекдоты про собак находила, давала описание пород. В общем, можно сказать, давила на родительскую психику. Было мне лет 9, и упорство оказалось моей второй натурой. Мама сдалась на № 5 журнала «Собака», пришла домой с щенком. Я так и не поняла, где она его взяла, сама она сказала, что у пьяницы купила. Прямо с порога заявила: «Её зовут Джерри». Это была дворняга типа лайки, белая с черными глазами. Жила она у нас очень долго и пережила четырех генсеков, лет 16–17 ей было, когда она ушла, у меня тогда уже Эрика родилась. Представляете, какая долгожительница: с моего третьего класса до рождения дочки!»

Но у нас с Илоной иногда происходило то, что бывает у девочек, которые хотят быть красивыми и понимают толк в вещах, например, история с костюмом, который она выбирала для меня в Париже, когда мы всей семьей поехали во Францию. Много денег нам не меняли, и надо было серьезно подумать, на что их потратить. Я мечтала о красивом выходном костюме. Поделилась этой мечтой с Илоной: «Лася, ты понимаешь, мне так хочется купить костюм, а ведь нас трое. Что будем делать?» Дочь ответила: «Это я беру на себя». И пошла к папе: «Папа, я хорошо учусь в школе и тут посчитала: обменных денег хватит для того, чтобы купить что-то маме. Ты доверяешь мне? Мы пойдем с мамой и купим ей костюм». Она сумела тогда его уговорить. Мы пришли в большой магазин «Galeries Lafayette», и Илона опять проявила свою находчивость. Мы подобрали костюм, пиджак был мне как раз, а брюки малы в бедрах. И тогда она попросила еще один костюм. Размером больше. Мы поменяли брюки местами, и так я стала обладательницей великолепного французского бархатного костюма, который потом очень любила и ходила в нем на торжественные приемы.