– Не смей шантажировать меня сыном, Воронцов. Ты не имеешь к нему отношения. Он…

– Ты родила его в браке со мной, – заявил он цинично. – Так что я имею к нему прямое отношение. То, что его отец Литвинов, ничего не меняет, – на лице появилось холодное, злое выражение, глаза стали совсем чёрными. – Да и что может изменить покойник?

Земля опять поплыла из-под ног. Женя смотрел прямо, в упор, а мне не хватало воздуха. Ослышаться я не могла.

– Покойник? – переспросила я сдавленно. – Ты хочешь сказать… Что… Что Женя…

– А ты разве не знала? – как удар наотмашь. – Три года назад Литвинов с женой разбились. Оксана погибла сразу, он дотянул до больницы. Жуткая была авария, – сказал он, глядя мне в глаза. Каждое слово свинцовой дробиной врезалось в сердце. – Четыре машины всмятку. Оксанку хоронили в закрытом гробу. У него тоже шансов не было. Ты правда не знала, что он погиб?

– Не знала, – выдавила я, но не услышала собственного голоса.

Не помню, как оказалась у стены. Прижалась к ней, прикрыла глаза. А когда открыла, снова наткнулась на взгляд Жени. Пронизывающий, холодный, не оставлявший сомнений: он пойдёт до конца. И если он захочет забрать у меня сына, сделает это. И это будет даже проще, чем он думает.

Он – мой муж, Никита рождён в браке с ним, а любой тест ДНК показал бы, кто его настоящий отец. И то, что сам он считал иначе, могло быть только делом времени.

***

Никита уснул, раскинувшись на кровати звездой. Сидя в кресле, я смотрела на него, снова и снова взвешивая разумное и чувства. Что Женя всё ещё считает его чужим, было ясно без объяснений. Стоило ли сказать ему? Наверное, это было бы правильно, но я не могла пересилить себя. По крайней мере, пока. Теперь ещё этот непонятный телефонный разговор, его угрозы и обрушившаяся на меня, как снежная лавина посреди жаркого лета, новость о смерти Жени. Сколько мы с ним не виделись? Долго. Но я даже подумать не могла…

Опустив взгляд, я покрутила кольцо на пальце. Я-то думала, он решил оставить всё как есть и уехать. Какая же я дура! Литвинов бы не отступил. И плевать ему бы было на Оксанку.

Прошлое

– Вот же, – шипя, поморщилась я, пытаясь отодрать прилипший к мозоли бинт.

Тот не поддавался. Новые коньки оказались жёстче, чем я думала. Но к основным стартам я рассчитывала раскатать их.

Я смочила ватку в перекиси и приложила к ноге. Заметила движение, подняла голову и наткнулась на тяжёлый взгляд.

– И долго ты будешь заниматься этой хренью? – спросил Женя раздражённо.

– Женя, ­– я смерила его предупреждающим взглядом, но он не обратил на это внимания.

– Тебе самой не надоело?

– Не надоело. Это моя жизнь, почему я тебе должна это всё время повторять?

– Какая это, на хрен, жизнь?! – он подошёл и стал напротив. Мне стало неуютно от его взгляда. – Ты себя калечишь и ради чего? Кому это нужно, Насть?

– Мне это нужно! – я хотела встать, но не успела. Женя придержал меня за плечо, усадил обратно на постель. Теперь лица наши были на одном уровне.

Я мысленно приказала себе успокоиться. Женя посмотрел на мои ноги, ноздри его раздулись, но комментировать увиденное он не стал. Молча положил стопу к себе на колено, провёл ладонью от лодыжки до пальцев, осматривая раны.

– Это из-за новых коньков, – сказала я примирительно. – Раскатаю, и всё придёт в норму.

– Что придёт в норму? – кивком он показал на выглядывающий из-под полотенца синяк на бедре. – Заканчивай, Насть. Ты всё равно не сможешь конкурировать с лидерами. Какой смысл?

– Я хочу поехать на Олимпиаду, – я отдёрнула ногу. – И я поеду на неё. Поползу, если будет нужно!

– Такими темпами ты именно поползёшь! Посмотри на себя!

– Смотрела!

Он снова попытался удержать меня, едва я собралась встать, но я оказалась быстрее. Собрала на груди начавшее съезжать полотенце. – Ты знал, кто я! Знал, что для меня важно! Для тебя твоя политика важна, а для меня лёд. Это мой стержень! Почему у тебя могут быть цели, а у меня нет?

– Потому что мои цели не идут ни в какое сравнение с твоими! – гаркнул он. – Не сравнивай политику и вот это вот, – он небрежно махнул на валяющиеся на постели бинты, на мои ноги. – Политика – это серьёзно, а твои танцульки…

– Мои танцульки?! – рука на полотенце сжалась с такой силой, что у меня натянулась кожа на костяшках пальцев. – По-твоему, спорт – ерунда? Только то, что ты делаешь, важно, а что делаю я – ерунда, так?

– Ты гробишь себя. На Олимпиаду хочешь? И что там тебе светит? Первое место с конца?

– Да даже если так! – процедила я, вскинув голову. – Это моя цель, моя жизнь! Я всё этому отдала! Всё!

– Вот именно! Хватит, Настя! Хочешь на Олимпиаду, куплю тебе билет в первый ряд!

– Иди к чёрту! – чуть не плача, прошипела я. – Сам сиди хоть в первом, хоть в каком ряду! Знаешь, что?! Лучше бы я Женю выбрала! Дура! Какая же я дура! – слёзы всё-таки навернулись на глаза.

Отвернувшись, я быстро пересекла комнату, распахнула шкаф. Полотенце упало, но мне было плевать. Я чувствовала на себе взгляд Воронцова и едва могла подавить рыдания.

Почему он не понимает?! Да нет же! Он понимает! И как больно мне от его слов, его неверия в меня.

– Насть, – он коснулся моей руки. Я отдёрнула её. Натянула свитер прямо на голое тело, схватила первые попавшиеся джинсы. – Настя! – прорычал он, схватив меня за локоть.

Я опять вырвала руку.

– Отвали от меня!

– Куда ты собралась?

– Туда, где меня не будут тыкать носом в грязь за то, кто я есть, Воронцов! – выкрикнула я с яростью.

Глаза Жени блеснули чернотой, по скулам заходили желваки. Я бросилась в коридор. Схватила рюкзак и наспех влезла в кроссовки.

– Ты никуда не пойдёшь! – Женя выхватил у меня ключи. Я вернула их обратно. Сквозь слёзы посмотрела ему в глаза.

– Пойду.

–