– Ведь можно что-то сделать! – наступал он на Ольгу. – Надо показать его специалистам.

– Специалистов от старческого слабоумия нет. А ноотропы Максим Максимович принимает по усиленной схеме.

– Что принимает?

– Лекарства, улучшающие мозговую деятельность. Без них он бы уже давно превратился в развалину. Витя! Мы еще радоваться должны, что Максим Максимович передвигается на своих ногах и не путает унитаз с раковиной.

– Все так серьезно?

– Серьезней некуда. Это жизнь, конец жизни. Неизвестно, какими чудиками мы свои концы встретим. Моя Дашка, – перевела разговор Оля, – замуж собралась. Хороший парень, но в двадцать лет они все хорошие. Я не противлюсь. Да и смысл?

– Ты хочешь отдать свою квартиру Даше с мужем, а сама переберешься сюда? – предположил Виктор, мысленно радуясь такому варианту.

– Перебраться, думаю, надо, потому что Максим Максимович уже несколько раз надул ночью в кровать. А квартиру им – шиш! Пусть трепыхаются, вкалывают, зарабатывают, блюдца с голубой каемочкой в моем сервизе закончились. Если ребеночек появится, то конечно… Но ты Дашке не вздумай говорить!

– Не вздумаю. Итак, твои планы?

– С работы уйду, квартиру сдам, зарплата моя в двойном размере. Буду здесь, с Максим Максимычем. Так душа о нем болит, как о младенце.

– Оля!

– Ты говори прямо. Устраивает тебя или нет.

– Меня устраивает в высшей степени. Но я еще могу тебе приплачивать…

– Заткнись! Перееду при условии.

– Ну во-о-от! – протянул Виктор, скривившись, притворно изображая недовольство, а внутренне радуясь тому, что отец будет под присмотром. – Как благое дело, так обязательно условия.

– Цветы сюда привезу. Два солнечных окна и одно полутень.

– Что?

– Когда твой завод ликвидировали, знаешь, сколько растений в горшках надо было пристроить? В каком-нибудь московском магазине за тыщи пошли бы. А нам куда девать? У Екатерины Ивановны мужа машину из гаража выкинули, лампы освещения понатыкали, ты бы видел эту красоту…

– Стоп, стоп! Гараж, машину выкинули, лампы понатыкали. Оля, ты о чем?

Виктор спрашивал, уже догадавшись, как поступили с заводскими оранжереями. Но ему, Виктору, требовалось немного времени, чтобы погасить в себе раскаяние – ни разу не позвонил бывшим коллегам, не спросил, как живут, не нужна ли помощь. Он отгородился от прежней жизни, сбежал, оставив позади себя руины, наведываться на которые не желал.

Закончив рассказывать про цветы, Ольга спросила:

– Что у тебя с Викой?

– Ни-че-го, – по слогам ответил Виктор и поднялся, давая понять, что не намерен обсуждать отношения с женой. Да и обсуждать было нечего.

* * *

Выброшенная из дома Вика первые дни не испытывала ни боли, ни страха, ни отчаяния. У нее был шок и непонимание произошедшего. Как если бы она проснулась утром и обнаружила, что все люди почернели лицами, превратились в негров, только она осталась белой и никто не замечает кошмарных перемен. Потом нахлынул стыд, разъедающе ядовитый. Ее вышвырнули из дома, как напакостившую собачонку. Хотя надругались как раз над собачонкой, она не виновата, она защищалась и вправе рассчитывать на ласку и участие.

Вика чувствовала себя униженной и оскорбленной, но при этом ей было отчаянно стыдно. Так ограбленные, изнасилованные люди, безвинно пострадавшие жертвы насилия переживают стыд от случившегося с ними. Стыд иррациональный, но оттого не менее жгучий. Вика каждую минуту ждала, что Виктор позвонит, выходя с работы крутила головой – он где-то здесь поджидает ее, чтобы извиниться, покаяться. Сначала ей казалось, что она простит его немедленно. Дикое поведение Виктора было настолько нелепо, что требуется забыть жуткую сцену как страшный сон и никогда о ней не вспоминать. Шли дни, муж не звонил и не караулил ее на улице. И теперь Вика думала, что не простит его легко и с ходу. Виктор не маленький ребенок, он должен отвечать за свои поступки как взрослый человек, должен осознать кошмарность своего поведения, чтобы не вошло у него в привычку выгонять жену из дома после каждой ссоры. Обида и злость слегка притупляли стыд, который Вика испытывала не конкретно перед кем-то – перед подругами или родными. Чужое мнение интересовало Вику в последнюю очередь, ей бы разобраться с кутерьмой собственных чувств.

Сделать первый шаг не позволяла гордость. Он ее избил и выгнал, а она на коленках приползет мириться? Не дождется! Но вторую неделю ходить в нарядах подруг да и оставаться в общежитии было невозможно. Вика отправится домой якобы за вещами. У мужа появится шанс помириться. Вика представляла, как будет ходить по квартире, доставать вещи из шкафов – с каменным лицом, холодная и неприступная. А следом будет ходить Виктор, брать ее за руки, пытаться обнять и извиняться, молить о прощении. Вика долго решала, следует открыть дверь своим ключом или позвонить в звонок. Выбрала ключ. В конце концов, это ее дом, она тут прописана, она имеет право на площадь, ведь не станет муж выгонять ее с милицией. На нестыковки в мысленных сценариях – собрать вещи и остаться жить, пусть Виктор в комнату отца перебирается – Вика не обращала внимания. Она была готова к любому развитию событий, но только не к тому, что произошло.

Вика открыла дверь, и первое, что увидела в прихожей, – свои чемодан и большую дорожную сумку, с которыми когда-то въезжала в эту квартиру, и маленькую сумку с компьютером. Вот, значит, как ее тут встречают! Она решительно прошла вперед, заглянула на кухню, в их комнату – темно. Вика включила свет. Не постучавшись, распахнула дверь комнаты Максима Максимовича. Он сидел в кресле, смотрел телевизор. При виде невестки испуганно вскочил. Ни слова не говоря, Вика развернулась и с вызывающим грохотом захлопнула дверь. В их бывшей комнате она подошла к книжному шкафу, достала коробку, в которой хранили деньги. Выгребла все купюры, потом тысячную вернула. Пусть подавятся! Сорвала со стены фото: они с Виктором на следующий день после свадьбы – счастливые, смеющиеся. С размаху ударила рамкой об стол. Стекло разбилось, Вика вытащила фотографию и порвала на мелкие кусочки. Оглянулась – чего бы еще порушить? Вику душила ярость. Лицо горело, словно по щекам отхлестали. Да так, собственно, и было. Если бы Виктор в этот момент находился дома, то никакие его мольбы не остановили бы Вику. Она бы его убила. Чем? Например, большой хрустальной вазой, стоящей на подоконнике. Кажется, эту вазу Анне Дмитриевне подарили на какой-то юбилей коллеги и студийцы. Вика схватила вазу и грохнула об пол – получайте, дорогая Анна Дмитриевна! Ваза не разбилась, ковер помешал. Вика повторила попытку – подняла вазу и запустила в стенку. Опять неудача. Вика сходила за молотком и расколошматила-таки вредную вазу на мелкие осколки – лупила, пока не одумалась. Чем я занимаюсь? Довели, гады! Давясь злыми слезами, Вика схватила вещи и поволокла их вон из квартиры.

Затаившийся Максим Максимович со страхом слушал грохот и звон в соседней комнате, выглянуть не рискнул. И когда хлопнула входная дверь, еще несколько минут оставался на месте, боясь пошевелиться. Потом все-таки вышел и до прихода сына успел убрать разгром, учиненный невесткой. Витя, конечно, заметил, что вещи жены исчезли из прихожей, как и отсутствие фото на стене, но ничего не спросил. А Максим Максимович счел лучшим не рассказывать, как бесновалась Вика. Утром Виктор обнаружил, что Вика забрала деньги, но, в свою очередь, не стал говорить об этом отцу.