— Это и понятно. Столько без передыха сидим. Сильна ты, мать. Не соврала.

— А я вообще никогда не вру. От чего всю жизнь и страдаю.

— Правду, по нашей жизни, говорить нелегко, — согласилась Стелла.

— Зато на душе светло.

— Угу… А раз ты правдолюбка у нас, то и я вокруг да около ходить не буду. Понравилась ты мне. В общем, что скажешь, если я предложу тебе ко мне перейти?

Люся посмотрела на женщину. Вообще-то она всегда робела на собеседованиях. Особенно перед успешными женщинами. Вечно чувствовала себя неуверенно, зажато… И, наверное, поэтому у нее не выходило произвести впечатление на потенциального работодателя. Она разочаровалась, разуверилась в себе, и перестала куда-то стремиться вовсе. Прекратила просматривать объявления о работе. Приросла к своему стулу в Стройкоме. И вот уже года четыре сидела ровно на нем. Но этой же ситуации Люсе было легко. Она ни на что не рассчитывала. Просто помогла человеку, который помог ей. И вот, что из этого вышло…

— Ну, чего хмуришься? Тебе у меня не понравилось?

— Да ты что… В сравнении с моей теперешней работой — здесь настоящий рай…

— Но?

Люся тяжело вздохнула. И решила говорить все, как есть:

— Работа — это единственная связь с моим любимым мужчиной. Единственная возможность его видеть… Хоть изредка… Что, разочаровала? Да, знаю я, что дурость это… Но пока не могу по-другому.

— Бабы — дуры. А влюбленные бабы — вообще атас, — констатировала Стелла, — Но это не новость. И ничем ты меня не разочаровала… Только, я не пойму… Не сходится картинка. Та Люся, которую я успела узнать, никогда бы не раскисла настолько.

— Ну… Ты, в принципе, меня плохо знаешь.

— Не думаю. Я в тебе еще там, на улице, стержень разглядела… Ты умная, деятельная, неунывающая, острая на язык… Одного не пойму, как такой человек может опустить руки? Тебе не кажется, что ты рано сдалась?

Люся остановилась. Открыла и закрыла рот. Хотела поспорить, но не нашла, что сказать. По факту, после ухода Ивана она действительно не сделала ничего такого, что помогло бы его вернуть. А, что, если попробовать?

Которую ночь подряд Иван провел, вышагивая по комнате. Хотя, ну, где в ней, ей богу, ходить? Всего-то три с половиной метра от окна до двери. Туда — сюда… Несмотря на затянувшуюся бессонницу и отупляющую усталость, уснуть все равно не получалось.

Люся позвонила три дня назад… Позвонила, чтобы рассказать о том, что она совершенно точно не беременна. И Ваня даже себе не смог бы ответить, что испытал в тот момент. Обрадовался ли такому известию, или, напротив, оно его огорчило? Однозначного ответа на этот вопрос просто не было. Он хотел ребенка. Мечтал о нем, заглядывался на чужих карапузов, улыбался им… Представлял, что точно так же будет гулять со своим малышом, покупать ему все, что приспичит, и вообще всячески его баловать… Одним словом, Иван был абсолютно готов стать отцом. Но, с другой стороны, он не хотел бы, чтобы ребенок стал нежеланным для его матери. По себе знал, как мучительно осознавать свою ненужность той, для которой по всем законам мироздания должен был стать едва ли не смыслом жизни. Своему малышу он не пожелал бы подобной участи. Никому бы не пожелал! Поэтому, все же, Ваня даже обрадовался, что нежеланной беременности не случилось. Да, наверное, так… Чего он не ожидал, так это Люсиных слов о том, что ей очень жаль.

— Почему? — удивленно переспросил парень.

— Я бы очень хотела родить тебе кудрявую доченьку… Очень-очень хотела. Он тогда не нашелся, что Люсе ответить, хотя она и ждала его слов — он знал.

— Ты… ты, что… правда решил вычеркнуть меня из жизни? Совсем? — на последнем слове голос Люси… не сорвался, нет! Дрогнул… А вместе с Люсиным голосом дрогнул и он сам. Вся его решимость, и вымученная твердость. Так захотелось бросить все, и тут же примчаться, чтобы утешить явно расстроенную любимую! Но… Разум возобладал. Потому что он просто не вынес бы, если бы от него опять отвернулись.

Иван устало потер воспаленные глаза и выглянул в окно. Именно на этом месте он, будучи ребенком, проводил большую часть своего времени. И даже когда разуверился (в чем клялся себе), все равно время от времени поглядывал в окошко. Тогда еще деревянное, аккуратно выкрашенное белой краской… С тех пор ничего не изменилось. Разве что рамы стали пластиковыми, под подъездом прибавилось машин, да деревья выросли…

Зря Люся думала, что он искал в ней мать. Мать занимает центральное место в сердце будущего мужчины только до определенного возраста. А потом он отдает его совершенно другой женщине. Той, которая пойдет с ним по жизни. Той, которую он захочет всем своим существом, без которой жизни просто не будет… Это совсем другое. Другая любовь. Он видел отличие. А Люся? Люся видела? А если видела, то почему все так сложилось? Только ли из-за его цвета кожи и возраста?

— Долго ты здесь будешь шастать? Спать не даешь… Надоел!

Ваня обернулся. Дед… Скосил взгляд на часы.

— Ты и без меня в пять часов просыпаешься.

— А сегодня думал поспать!

— Вряд ли мои шаги слышны в твоей комнате.

— Шаги, может, и не слышны. А вот мысли твои — не дают покоя!

— Ты стал экстрасенсом? Я что-то упустил? — попытался пошутить Иван. Впрочем, без особого успеха.

С возрастом чувство юмора у деда практически полностью атрофировалось.

— Экстрасенсом, может, и не стал. Но и в маразм пока что не ударился. Вижу, что сам не свой ходишь.

Ну! Выкладывай, что случилось. Сил нет смотреть на твою рожу черную.

Дед был в своем репертуаре. Такая вот своеобразная забота. Он всегда был таким. В какие-то моменты жизни Ваня ненавидел его суровость, но потом свыкся с ней и просто перестал обращать внимание. Такой человек — дед Андрей. Единственный родной во всем свете.

— Да ничего нового, дед. Не бери в голову.

— Это как же — не брать. Или ты посторонний мне? — возмутился дед. — Что… Девка твоя не такой уж хорошей оказалась? Бросила?!

— Нет… Я сам ушел.

— Сам? Эко тебя допекли. Ты ж как та собачка, погладь за ухом — и ты следом побежишь.

Ваня хмыкнул.

— Вот, уж, спасибо.

— А я что… Не прав, скажешь?

— Слушай, дед, не трави душу.

— А тебе мою, значит, можно травить?

— Мне? — удивился Иван. — А что я такого делаю?

— Как это — что? Ты думаешь, мне все равно, что ты как будто неживой ходишь? И не ешь ничего, и не спишь… Сколько раз говорил тебе — жестче надо быть! Жестче! Глядишь, и легче стало бы жить.

Ваня удивился. Очень. И, наверное, даже растрогался. Дед никогда раньше не говорил о своих к нему чувствах. Никак не показывал свою привязанность или (чем черт не шутит!) — любовь. А сегодня вот что-то прорвало.