Позволю себе еще раз специально подчеркнуть. Форт-монастырь находится на расстояние длины двух футбольных полей от просеки и менее длины двух с половиной футбольных полей от того места, где вечным сном спит покойник. Мой разум, подобный стальному капкану, щелкает всевозможными вариантами взаимосвязи. Брат Даллас. Черная сутана. Монастырь. Покойник имеет отношение к монастырю. Мне не нужно отправляться в Хамптьюлипс. Монастырь – самое логичное место, куда следует сообщить о найденном мною мертвом теле. Интересно, есть у них бюро находок? Вдруг кто-то потерял бывшего в употреблении монаха?

Минут пять я стоял на краю поляны, таращась на монастырь, в котором стояла тишина, если не считать низкого постоянного рокота – он доносился откуда-то изнутри. Казалось, будто монастырь – это какой-то гигантский примитивный холодильник, сложенный исключительно из бревен.

Неожиданно мне на плечо легла чья-то рука, самая что ни на есть живая и сильная, и я оказался аккурат между двумя крепкими и рослыми джентльменами. Они стояли очень даже близко и если и испытывали по отношению ко мне чувства симпатии, то хорошо их скрывали – я бы не назвал их прикосновения ласковыми. Я отреагировал чисто инстинктивно (в жизни я кое-чему все-таки научился) – нанес левой рукой свой коронный японский удар, которым обычно без особых усилий выбиваю семечки из адамова яблока нападающего. Пока он корчится от боли, я наношу удар в область затылка, и он валится на землю. Расправиться с его спутником мне не удается, потому что тот держит в руке пистолет тридцать восьмого калибра и совершенно невежливо целится им прямо мне в пупок.

Я впервые замечаю, что мои новые знакомые – тот, что лежит на земле, и тот, что угрожает огнестрельным оружием моей драгоценной молодой жизни – наряжены в черные сутаны. Сутаны? Я смотрю себе под ноги и замечаю, что саквояж покойника валяется на земле (я сам же и бросил его в силу необходимости прибегнуть к самообороне), а из него черными складками вывалилась сутана, чем-то напоминая потроха небольшого дракона. Стрелок замечает эту сутану, затем смотрит на своего приятеля, сраженного искусным приемом карате, и недобрым голосом спрашивает:

– Полагаю, вы брат Даллас? Почему, во имя Марии, вы не назвали себя?

И тогда ваш покорный слуга – то ли потому, что я либо гений масштаба Джона Пола Зиллера, либо по причине наследственного сифилиса мозга (типичное заболевание аристократов юга США), сделавшего из меня форменного имбецила, – вместо того, чтобы сказать «Ваш брат Даллас немного нездоров, не могли бы вы воздать ему последние земные почести?», говорит:

– Господи, как вы меня напугали! Как можно требовать от человека, чтобы он тут же представился, если на него вдруг набрасываются, да еще двое?

На что стрелок отвечает:

– Пожалуй, вы правы, но вы вызвали у нас подозрения. Почему вы сразу не направились к воротам и не позвонили в дверь, как вам было велено? Покажите-ка мне ваши документы!

Думаешь, я не запаниковал? Да я чуть было не обделался от страха. Монах уже перестал целиться в меня, хотя и не убрал свою пушку. Однако мой апломб тоже никуда не делся. Я принялся шарить по карманам, дико почесываясь при этом, совсем как Мон Кул, после чего выпалил:

– О боже, документы, должно быть, выпали из кармана моей рубашки там, где я наклонился, чтобы посмотреть на грибы. Это рядом с тропинкой. Они были при мне буквально секунду назад. – Тут я снимаю рюкзак, ставлю его на землю, чтобы развеять возможные подозрения и снова устремляюсь к тропинке. – Сейчас я их принесу. Не пройдет и минуты.

Он смотрит на меня так, как будто меня только что признали Идиотом Года, и продолжает повторять:

– Грибы? Грибы?

Он делает движение, чтобы сопровождать меня, однако я говорю ему:

– Лучше позаботьтесь о вашем товарище. У него может быть серьезная травма.

И действительно, этот злосчастный пижон по-прежнему валяется в полубессознательном состоянии, подергивается и постанывает. В общем, его вооруженный брат по вере наклоняется к пострадавшему, чтобы получше его осмотреть, а старина Плаки молнией бросается к тропе. Хамптьюлипс, я слышу, как ты произносишь это название. О, Хамптьюлипс. Звучит божественно, совсем как Папаэте, что на Таити, или как Французская Ривьера. О, Хамптьюлипс, лучезарная жемчужина Средиземноморья! Я обожаю тебя, Хамптьюлипс, пусть даже в окрестностях твоих не отыщется ни одной голландской девушки!

Да, моим первым импульсом было мчаться туда со всех ног, а как тебе известно, я давний и преданный сторонник импульсивных поступков. Однако когда я оказался у просеки, новые и более мощные импульсы затмили этот, первоначальный. Они надоумили меня совершить нечто совершенно противоположное. После краткого раздумья я интуитивно понял, что будет лучше вернуться к стенам этого странного монастыря. Стоп! Мне показалось, будто я что-то услышал! Извини…

Вот. Я вернулся. Это был олени. Точнее, две оленихи и олень. Очаровательные создания. Вот черти! Напугали меня. Если честно, я сейчас так перетрухнул, что прекращаю мое повествование. Ход мыслей моих нарушился. Я и так отсутствую уже около часа, и мне лучше поторопиться обратно в монастырь. При первой же возможности напишу снова и продолжу мой рассказ. Пожалуйста, извини меня за бледный, прозаический стиль моего письма. Дело в том, что у меня нет времени на литературные изыски. Будь здоров и счастлив, верный мой друг! Играй во имя мира! И не пытайся связаться со мной!!!

Плаки П.

единственный белый человек,

которому доверяют аборигены.

Дневное небо напоминало мозг. Влажное. Серое. Завитое спиралью. Казалось, что безумный натуралист-ветер пытался изучить эту серую массу, отчего она слегка подергивалась и подрагивала, словно ее поместили в емкость с формалином. Долина Скагит была похожа на осадок на дне этой емкости. Ближе к закату ветер утих, и исполинский мозг застыл и отвердел (научный эксперимент не увенчался успехом), и над долиной повисли рваные ленты китайского тумана. Над болотами раздавались пронзительные крики гусей и кряканье уток, сопровождаемые выстрелами охотничьих ружей. В те минуты дня, когда местность напоминала Китай времен заката династии Сун, Зиллер занимался приготовлением первой партии сосисок. Для пробного испытания в «Мемориальном заповеднике хот-дога дикой природы им. капитана Кендрика».

В начале того же дня, вскоре после того как Зиллеры получили письмо Плаки Перселла, из Сиэтла прибыл паровой шкаф, доставленный фирмой ресторанного оборудования. Теперь Джон Пол захватил его с собой в пробное плавание, дабы подвергнуть испытанию. Глаза чародея были напряженно прищурены, как и положено летчику-испытателю в ритуале инициации крылатой машины. Как и полагается киношной жене испытателя, Аманда ждала мужа на земле. В глазах ее светилась гордость, однако губы были озабоченно поджаты. Наклонив голову к плечу, она тревожно вслушивалась. (Представьте себе Аманду и Дебору Пейджет в кухне маленького скромного бунгало. Они чашка за чашкой поглощают кофе, болтая обо всем на свете, старательно избегая темы, действительно волнующей обеих, – а именно: их мужей, пребывающих сейчас где-то на окраинах сосисочного космоса. Неожиданно звонит телефон, и мы видим, как напрягаются обе женщины. К счастью, это кто-то ошибся номером. Дебора плачет и, всхлипывая, ударяет кулачками по пластиковой поверхности стола.