Слухи о Кармазинском романе ползли по городу, подобно потоку огнедышащей лавы; они оккупировали дома, баррикадировали улицы, захватывали почту и телеграф. Каким-то совершенно немыслимым образом, при помощи интриг, шантажа и подкупа текст романа ушел на сторону, возникая одновременно в десятке мест, пока не угодил в алчные руки коллег Кармазина по литобъединению, таких же, как и он сам, вечнозеленых писателей, которые тыщу раз уже перессорились, а то и передрались между собой из-за несуществующих привилегий и несветящих кормушек, все свободное от писания время занимались сыроядением себе подобных и драли в клочья всех, кто только заикался о претензиях на прорыв в местное издательство в обход общей очереди… К вечеру следующего дня все они на почве Кармазинского романа помирились, забыли распри на том основании, что никто из них, равно как и никто из числа старших товарищей, уже увенчанных лаврами и оснащенных удостоверениями о принадлежности к литературному цеху, не достоин даже подносить Кармазину сигареты и бегать в магазин за пивом. Староста объединения, личный враг, принес влажную от слез флэшку с романом и сам пал Кармазину на грудь, шепча признания в любви и коря себя за бездарность, какую ему, видно, не избыть до конца дней своих… Кармазин утешал его как мог, но результата не достиг. Рыдающий староста ушел в ночь, и только спустя неделю сыскался в психиатрическом диспансере, куда влип за суицидальную попытку – случайные прохожие буквально выцарапали его из-под колес товарняка.

Ночью о романе Кармазина заговорил «вражий голос» – не без своеобычной язвительности, не без традиционных нападок на славное отечественное книгоиздание.

Все происходящее виделось Кармазину в каком-то сверкающем тумане. Он жил, будто во сне, и мелочи быта в этих грезах затейливо переплетались с фантастическими, немыслимыми доселе событиями.

– Старик! – звонили ему малознакомые или полузабытые. – Читал, читал… Ты знаешь, тут можно завидовать, можно нет, но ничего от того не изменится. Факт, как говорится, объективный, данный нам в ощущениях… Ты это куда? В «СКА» или в «Космэ»?..

Кармазин еще не решил. При мысли, что нужно куда-то свое детище определять, у него сводило конечности. Но для себя, впрочем, он уже твердо решил: только не в столицу! Урежут, пригладят, кое-где допишут – с ним такое приключалось… Кармазин желал быть патриотом своего города и, соответственно, местного издательства, где ни разу еще не публиковался и даже не бывал, и которое мнилось ему неким феерическим, ирреальным замком из хрусталя и мрамора, полным волнующих коридоров и колдовских тупиков, зловещих подземелий и ажурных галерей, где обитают возвышенные, благородные рыцари, готовые пойти на подвиг и смерть во имя торжества Мысли Начертанной.

Телефон жужжал не умолкая, будто его прохватила какая-то особая телефонная лихорадка.

– Миша, – услышал Кармазин этот размывшийся в памяти за сотворением романа, а когда-то любимый, до боли, до сердечной колоты пронизывавший все его существо голос. – Я прочла… Ты победил. Я глупая, мелкая, неразвитая поденка. Я действительно никогда тебя не ценила. Сейчас уже ничего не вернуть, не исправить, все сказано, все сделано, но я хочу, чтобы ты знал… Ты был прав. Человек не может разделиться сам на себя. Либо он творец, либо глава семьи. Добытчик, охотник на мамонтов… Как все это недостойно тебя! Слышишь? Да, многое поругано, многое утрачено, и все же… Скажи только слово – и я вернусь. Ты меня понял, Миша?!

Кармазин молчал, глотая слезы. У него теперь постоянно глаза были на мокром месте.

Наиболее невероятное, как правило, накатывало под утро.

– Мухосранск? – спросила взволнованная телефонистка. – Ответьте Нью-Йорку!

– Какому Нью-Йорку?! – пробормотал Кармазин спросонья.

– Какому, какому… У нас один Нью-Йорк, столица Америки.

Кармазин не успел возразить, что столицей Америки был какой-то другой город, как в трубке заговорили сразу двое. Один – на невнятном английском, из которого Кармазин, несмотря на спецшколу, ни хрена не понимал, а другой – на недурном русском, хотя и с благородным акцентом.

– Мистер Кармазин, до вас говорит писатель Стивен Кинг. Он только что прочел ваш роман в компьютерный перевод и сожалеет, что не знает русский язык и не разбирает ваш почерк. Вероятно, многое при компьютерный перевод было утрачено, хотя в отдельные места даже компьютер ничего не смог исказить.

– Как к вам попал мой роман?! – возопил Кармазин, памятуя о каких-то возможных в связи с этим неприятностях.

– О, это отдельный вопрос, который нам не хотелось бы обсуждать по телефон… Во всяком случае, мы уважаем ваш закон, чтим Всемирная конвенция об авторские права и не собираемся публиковать ваш прекрасный роман в обход ваше согласие.

– Марвеллес, уандерфул!.. – подтвердил мистер Кинг.

– Он что, его прочел?!

– Нет, ему пересказали… Мистер Кармазин, мистер Кинг предлагает вам свое содействие в скорейшее издание ваш прекрасный роман в его, мистер Кинг, перевод и просит ваше разрешение на переговоры с ваш литературный агент…

У Кармазина не было никакого агента, хотя такую роль в принципе мог бы разыграть его друг. А пока он не стал распространяться на эту щекотливую тему.

– Поблагодарите мистера Кинга, – сказал он. – Но есть загвоздочка… Дело в том, что мой роман пока не издан в нашем городе. Я еще не носил его в наше издательство.

– Ф-факин рашен паблишерз! – взвыл мистер Кинг.

– Мистер Кармазин, мистер Кинг не понимает, разве ваши издатели еще не предложили вам достойные условия публикации?

– Нет-нет-нет! Я сам еще ничего им не предложил…

– Мистер Кинг не понимает, чем же занимается ваш литературный агент…

«C бабой, небось, лежит», – подумал Кармазин, но вслух не стал развивать эту тему. Он еле отшил настырных империалистов, и подобными звонками «из-за бугра» ему больше не досаждали. Видимо, мистер Кинг – фамилия была знакомая, хотя Кармазин мог поклясться, что ничего ею подписанного не читал, – оповестил коллег о поразительной несговорчивости гениального русского.

«А и в самом деле, чего я тяну?» – подумал Кармазин.

Утром понедельника он как смог отутюжил брюки, надел самую свежую сорочку и самый консервативный галстук, сбрил щетину и направил стопы в последнюю земную инстанцию, что отделяла его детище от всеобщего, планетарного признания.

Хрустальным замком это учреждение, конечно, назвать было трудно.

В одной из комнат на Кармазина долго и молча смотрели, как на выходца с того света. Создавалось впечатление, что люди, обитавшие там, не понимали смысла обращенной к ним речи. Они слушали Кармазина, бессловесно переглядывались между собой, и в их затравленных взорах читался один немой вопрос: «Что этому человеку от нас нужно, почему он здесь, почему не уйдет и не оставит нас в покое?!» Не добившись от сидельцев из таинственной комнаты ни единого связного звукосочетания, кроме нелепых мычаний и всхрюкиваний, Кармазин потрясенно вышел в коридор и уже там прочел на дверной табличке надпись: «Плановый отдел». Постановив для себя прежде читать надписи, а уж потом травмировать занятых людей глупыми домогательствами, Кармазин медленно двинулся по устланному ковровой дорожкой коридору. В некоторых комнатах он вообще не находил никого. Табличка «Отдел художественной прозы» показалась ему наиболее притягательной. Он воспрял духом, расправил плечи, прочистил горло и потянул за дверную ручку.