И грянул по-над главами ратников могучий клич:

– Которые за профессора Бердуева – становись одесную, которые за академика Захолутина – ошую!

С шумом и громом смешались рати, переструились частично одна в другую, и не разобрать стало, где княжий дружинник, а где вольный худорог.

– Слева направо по одному – рассчитайсь! Большинством голосов решать будем!

– Командировки отметить после не забудьте! У князя Велемысла, говорят, штамп есть…

Осьмиглав нашел в очереди за отметкой бывшего солнцеликого хана. Тот был расстроен, хотя виду не подавал.

– Представляете, коллега? – сказал дружинник. – Не нашлось ни одного со стороны. Я имею в виду – из здешних. Ни одного! Это ли не аргумент в нашу пользу?

– Плакала моя докторская, – мрачно покивал бритой головой Нешали-Нешатай. – Все, все от начала до конца – фальсификация. И княжество Велемысла, и кочевники худороги, и Кудыкина гора…

– Ну, она-то как раз реальна, – улыбнулся Осьмиглав. – Помните детскую присказку? «На кудыкину гору – воровать помидоры»…

– Помидоры в этом веке еще не культивируются, – возразил хан. – А у нас на факультете в незапамятные времена говорили так: «На кудыкину гору – штамповать луидоры». Знаете что? – вдруг оживился он. – Напишу-ка я диссертацию на тему «Исторические мистификации и их влияние на фольклор»!

– Не прогадаете, – сказал Осьмиглав. – Материал богатый.

* * *

Мурзило тычком распахнул курятник, всполошил всю птицу, шуганул черным словом кочета, вызверившегося было на непрошеного гостя. Швырнул меч купно с ножнами в груду хлама. Вослед запустил кольчугу и шелом. В одной полотняной рубахе да портках вышел во двор – темнее тучи. Зыркнул исподлобья на жену, что стояла возле избы, сложив смуглые руки на груди. Покосился на чад, что хоронились в бурьяне, светя оттуда маковками – пятью льняными да одной смоляною.

– Ну, каково поратничалось? – спросила жена, лукаво поигрывая бровью.

– Лысого лешего они меня еще заманят, – буркнул Мурзило. – Не поспел я! Все воинства, что князево, что ханово, сгинули неведомо куда, как и не было их… Ино будет с меня, набаловался. Пора и о доме помыслить.

– Тако же, – сказала жена. – Почто меня не слушал? А ноне как бы со стыда не угореть!

– Пустое, – печально промолвил Мурзило. – Забудется.

Ворча себе под нос, он убрел в голбец, где заждался уж его ноутбук с неоконченной монографией «Я. Р. Баренбойм. Этруски, сиречь русские – рождение нации». Жена (в миру же Кёко Кёдзукаи, Дальневосточный институт русской культуры), понимающе усмехнулась и кинула взор на кованый браслет со вделанными электронными часами – не пора ли доить скотину. Малые детушки, загодя приглядывая, куда бы чесануть на случай родительского гнева, тихонько запели: «На Кудыкину гору – разводить микрофлору!» Все в отца – игрули да гулены, и в мамку – выдумщики да певуны. Один, правда, был приемыш, кучерявенький, личиком черный, что сажа печная, и по-нашенски первое время худо разумел; одно только слово знал – «щит», о чем не спросишь, все у него было «щит» да «щит»: «Неждан, ты кто есть родом?» – «Щит!» – «Неждан, айда тюрю хлебать!» – «Щит!», – а отчего да почему «щит», а не «меч», к примеру, али «шелом», про то никому было неведомо…

Улочка, по которой они двигались, не имея особенной цели путешествия, выглядела настолько обычно для этого города, что, наверное, не заслуживала даже специального названия. Тем не менее Кармазин, поднявши взгляд, прочел на белой табличке черные буквы и внутренне содрогнулся. Дом был двухэтажный, вполне возможно – шлакоблочный, или что там использовалось в строительстве, когда внезапно заканчивался кирпич. Стены были выкрашены в грязно-желтый цвет, архитектурные же выступы неясного декоративного замысла без большой аккуратности побелены. Между этажами растянуто было красное полотнище, где в пору Кармазинской юности наверняка можно было бы ожидать некий пламенный призыв к победе чего-нибудь над чем-то: коммунизма над империализмом, добра над злом, разума над косностью, бездорожья над разгильдяйством… Но сейчас все выглядело не в пример прозаичнее: «Продается… аренда…» и два телефона. Судя по состоянию полотнища, продаваемые помещения интереса у лиц со свободными средствами так и не снискали. Дорожное полотно было тщательно и, по всей видимости, недавно покрыто асфальтом, между тем как пешеходные зоны оставались неухожены и являли собой широкие утоптанные тропинки, после сколько-нибудь серьезного стихийного явления наверняка превращаясь в скользкие глинистые полосы препятствий. Прямо из асфальта торчали тонкие, как девичий стан, стволы берез и кленов, целомудренно укрывавших своими кронами кровельные дефекты низеньких зданий. Кармазин рефлекторно, нутряным позывом русского человека, протянул руку, чтобы коснуться ладонью березового ствола. Тотчас же откуда-то сверху, умело цепляясь за отвороты коры, спустилась большая пыльная белка и, замерев на полдороге, выжидательно уставилась на него выпуклыми, черными, словно зерна гагата, глазками.

– Что это она? – спросил Кармазин отчего-то шепотом.

– Не обращайте внимания, – небрежно сказал Вергилин. – У вас ведь нет с собой орехов? Через пару кварталов отсюда начинается Беляевский лес, они приходят оттуда и шаромыжничают. Это еще ничего. Куда сложнее бывает отделаться от лося, тому подавай буханку, да еще густо посоленную. Хорошо еще не на рушнике!

– Откуда в городской черте может объявиться лось? – усомнился Кармазин.

– В позапрошлом году, – сказал Вергилин, глядя на него неподвижным взором, в котором внезапно обнаружилось нечто сходственное с беличьим, – часу в седьмом утра на угол улиц Правопреемственная и Контрпродуктивная вышел носорог. Происходило это в январе, поэтому невольные свидетели курьезного события оказались в замешательстве, чем же угостить незваного гостя. Случись такое летом, он и сам бы снискал себе пропитание, а так пришлось ждать, пока откроется ближайшая овощная лавка, где как на грех не обнаружилось ни единого пучка свежей осоки, излюбленного лакомства представителей данного семейства непарнокопытных.

– Вы меня разыгрываете, – сказал Кармазин, смеясь.

Вергилин извлек из нагрудного кармана куртки очки в тонкой золотистой оправе и тщательно укрепил их на переносице. Это мгновенно преобразило его непримечательный облик, сообщив ему неожиданную основательность и сановитость. Сделалось совершенно очевидно, что такой человек не способен на розыгрыши, а если и наделен каким-то чувством юмора, то весьма специфическим и простому смертному труднодоступным. «Ведь я по-прежнему о нем ничего не знаю, – подумал Кармазин. – Только строю догадки. Что если в прошлом он был директором небольшого, но чрезвычайно значимого в рамках межотраслевой кооперации, заводика? Или заведовал лабораторией в научном учреждении, что оказалось смыто мутным половодьем новых времен? Или служил в компетентных органах… впрочем, эту возможность я, кажется, уже исследовал. Нешто спросить напрямую? Неудобно как-то…»