— Вы испугались, в своем ли она уме?

— Еще раз, ради бога, извините.

Патолин прижал ладонь к сердцу, выразительно зажмурился и заверил, что сам не понимает, как это у него сорвалось. Регина Станиславовна решила ему поверить, хотя что–то похожее на осадочек осталось. Она еще пообещала, если все пройдет хорошо, познакомить телевизионного гостя и с другими интересными людьми поселения.

— Многие потерпели, многие. Высылали ведь, не жалели.

Патолину было плевать, но про себя он подумал, что и эти «интересные люди» тоже, чай, постреливали в спину москальским хлопцам в красивой советской форме. Но он и правда не занимал в этом раскладе никакой активной позиции, его интересовал лишь рисунок данной конкретной ситуации, и он промолчал.

— Надо, наверно, цветы купить? — осторожно спросил гость, когда Регина Станиславовна показала — вон она больница. Там раньше была польская гауптвахта, а потом немецкий бордель, а в конце уж — советский штаб.

— Теперь больница. А цветов не надо. Мама не любит цветы. У нее траур. С тех пор, вы понимаете?

— Понимаю.

— Цветы она признает только на кладбище.

— Неудобно с пустыми руками.

— Я захватила зефир в шоколаде. Она любит.

Летом, наверно, это был уютно заросший двор с укромно расставленными скамейками. Сейчас все было на виду среди голых деревьев. Чаша неработающего фонтана. Из открытой двери тяжело пахло жареной рыбой.

— Почекайте меня здесь.

Регина нырнула внутрь. Не хотела предъявлять старушку в больничном интерьере. Патолин прошелся вокруг фонтана, заложив руки за спину. Попытался представить себе мадам Гирнык, участницу рокового любовного многоугольника сорокалетней давности. Не успел. Увидел, что Регина Станиславовна выводит из дверей большую, полную женщину в цветастом халате. Если бы он был Елагин, то сразу бы обратил внимание, до какой степени по своему формату эта старуха напоминает московскую старуху — Клавдию Владимировну.

Мадам Гирнык оказалась женщиной приветливой и словоохотливой. Никакого предубеждения, опасливости по отношению к незнакомому, да еще и иноземному человеку у нее не обнаружилось. Спрашивайте, отвечу. Одно неудобство: говорила только на мове. Причем на круто замешенной, иной раз приходилось переспрашивать, и по нескольку раз, так что интервью шло как бы с большим количеством дублей. В конце концов Регина взяла на себя роль переводчицы. И вот что перевела.

После войны стояла в Дубно советская часть. Ну часть не часть, а офицеры и солдаты человек двадцать с какой–то радиостанцией. Панове офицеры жили на добрых квартирах с прислугой. Пан капитан (Мозгалев) был человек выпивающий, но всегда на ногах. Во всяком кабачке и пивном подвале его знали и всегда подходили с уважением. Не то, конечно, что настоящий польский поручик, но тоже человек культурный и с пистолетом. А вот пани капитанша…

— Клавдия Владимировна?

Регина кивнула, подтверждая, что речь о ней, но не захотела лишний раз произносить это имя.

Пани капитанша была женщина красивая, но вольготная. Мальчик у нее был пяти лет, что ли. Надо понимать — Аскольд. Но стала она поглядывать. И углядела на базаре за цыбулей брата мадам Гирнык, Сашка. Уж какой был парубок, уж какой!.. Тут явился платок из халатного кармана, потому что потекли легкие старческие слезы. Углядела, загорелось ей, и стала добиваться. То там «встренет», то там поманит. А у Сашкá ж невеста, Маруся. Село тут под горой, так она оттуда. И уже все сговорено, и по осени свадьба. «Он ко мне, к своей сестры, жаловаться, а я что, я только перекрестить могу — и вся подмога». Но пани капитанша ажно горит, уже без стыда ловит хлопца. Муж в кабаке за рюмкой, глаза не видят, но ему подсказали. Он и подкрался, да в тот момент пани капитанша как раз повисла на Сашкé за старой мельницей, где сенной сарай. Пан капитан все понял, молча за пистолет, а Сашкó за вилы. Опять платок, только слез не показалось.

— И он, Сашко ваш, заколол капитана, да?

Мадам Гирнык вздохнула.

Регина кивнула несколько раз, подтверждая догадку.

Дальше история развивалась предсказуемым образом. Суд, тюрьма и так далее. Маруся в слезах, капитанша в слезах. Мальчонка только у нее твердый был, вообще не плакал.

Патолин терпеливо слушал.

— А скажите еще, мне это очень важно. Пани капитанша ведь была беременна в это время?

Вопрос в общем–то как вопрос, но мадам Гирнык вдруг потеряла интерес к разговору, склонила голову, стала возиться с пояском халата. Патолин настаивал.

— Через восемь месяцев после смерти капитана родился второй мальчик, правда ведь? Дир. Два сына — Аскольд и Дир.

Старуха продолжала оставаться вне разговора, к тому же стала как–то усиленно пыхтеть. Куда–то подевалась вся ее сердечность и приветливость.

— Пойдемте, — сказала Регина Патолину.

— Но подождите, мы ведь только…

Губы старухи посинели, дочь выхватила у нее из кармана блистер с таблетками.

— Мамо, мамо, тут трымай, — открутила крышку неизвестно откуда появившейся бутылочки с водой. — Пейте, мамо, глоток.

Патолин невольно сделал пару шагов назад, лицо у него было растерянное. Регина сердито стрельнула в его сторону изменившимися глазами.

Прибежал санитар с креслом на колесах. Все удалились в здание. Москаль решил ждать. Может, удастся что–то выведать хотя бы у дочери, если забарахлила мать.

Ждать пришлось долго. Уже начало темнеть, когда из больницы вышла Регина Станиславовна. Она постаралась пройти мимо Патолина так, чтобы с ним не заговорить, но он не стал проявлять деликатность.

— Послушайте…

— Нет, это вы послушайте! — Она резко остановилась, кутаясь в плащ. — Я не верю, что вы с телевидения московского, польского или какого еще.

— Почему? Вот удостоверение.

Судорога брезгливости пробежала по лицу женщины.

— В нашей семье имя дядиного брата, дяди Сашко, и все, что с ним связано, это…

— Я понял.

— Ну а если вы поняли, зачем же намекать больной, старой женщине, что в своей гибели он виноват сам? Что он обрюхатил, как у вас говорят, эту капитаншу, а потом убил ее мужа и, значит, пострадал заслуженно?

Патолин извиняясь жестикулировал.

— Я только хотел разобраться.

— Нечего тут разбираться. Просто посмотрите документы. Второй сын капитана родился не через восемь, а через десять месяцев после его смерти и ареста Сашко.

— Есть такие документы?

— Матка Боска!

Патолин забегал пальцами правой руки по выпуклому лбу.

— Сашко не мог быть отцом второго мальчика. Он любил свою невесту, он защищался от озверевшего пьяного офицера с пистолетом, он любил свою Марусю и сгинул в лагере, — отчеканила Регина Станиславовна.