Какой стыд, сказала я, не найти в себе иных мыслей, кроме как о преступлениях, которые она совершит через два года.

— Да, срамно, — согласилась Нэш. — А чем еще-то заняться? Разве что считать кирпичи в стенах или стежки в шитье... Это я уже сделала... Или гадать, как там мои дети без матери... И это было. Шибко тяжело о том думать.

Следует подумать, сказала я, почему ее дети остались без матери. А также вспомнить все свои прежние неправедные пути и куда они ее завели.

Нэш рассмеялась.

— Думала, — сказала она. — Цельный год. О том все думают — любую спросите. Первый год в тюряге — страшная вещь. Клянешься чем угодно, мол, скорее уморишь себя и родню голодом, нежели еще раз согрешишь и окажешься здесь. Готова любому обещать что хошь, вот до чего раскаиваешься. Но только в первый год. Опосля раскаянье уходит. Ты не думаешь: «Не сделай я энтого, не попала бы сюда», нет, ты думаешь: «Кабы я все провернула ловчее...» Замышляешь жуткие мошенства и кражи, что замутишь на воле. Ты думаешь: «Вы засадили меня сюда, потому как сочли грешницей? Так пропади я пропадом, если через четыре года не покажу вам, что такое настоящий грех!»

Сказала и подмигнула. Я молча на нее таращилась и наконец выговорила:

— Только не ждите, что мне приятно слышать подобное.

Не переставая улыбаться, Нэш с ходу ответила, что ничего такого и не ждала...

Когда я встала, она откачнулась от тюфяка и прошла со мной три-четыре шага до решетки, словно провожая из камеры.

— Я рада, что поболтала с вами, мисс, — сказала Нэш. — Так вы попомните насчет шиллингов-то!

Непременно, ответила я, выглядывая в коридоре надзирательницу. Нэш кивнула.

— Вы теперь к кому? — спросила она.

Казалось, вопрос задан без умысла, и я осторожно ответила:

— Наверное, к вашей соседке — Селине Дауэс.

— Ах, к этой! — фыркнула Нэш. — Что с призраками... — Она закатила красивые голубые глаза и опять рассмеялась.

Теперь она нравилась мне гораздо меньше. Сквозь решетку я кликнула миссис Джелф и затем пошла к Дауэс. Ее лицо показалось мне бледнее прежнего, а руки определенно еще больше покраснели и огрубели. Мое плотное пальто было наглухо застегнуто, я ни словом не обмолвилась о медальоне и не вспоминала сказанное Дауэс в прошлый раз. Но я сказала, что думала о ней. А также размышляла над тем, что она рассказала о себе. Могу ли я узнать о ней больше?

Что мне хотелось бы узнать? — спросила она.

Может быть, она подробнее расскажет о своей жизни до того, как попала в Миллбанк?

— Как давно вы стали... такой?

Дауэс наклонила голову.

— Какой?

— Вот такой. Как давно вы видите духов?

— Ах, это! — Она улыбнулась. — Пожалуй, с тех пор, как вообще стала видеть...

И она рассказала, как это произошло с ней, когда она была юной, жила с теткой и часто болела; однажды, когда она особенно сильно расхворалась, к ней явилась дама. Оказалось, это была ее покойная мать.

— Так мне сказала тетушка.

— И вы не испугались?

— Тетя сказала, бояться нечего, потому что мама меня любит. Оттого и пришла...

Эти визиты продолжались до тех пор, пока тетушка не решила, что следует «наилучшим образом использовать ее способность», и стала водить ее в спиритический круг. Там были стуки, вопли и всякие духи.

— Вот тогда я вправду немного испугалась, — рассказывала Дауэс. — Не все духи были добры, как мама!

Сколько же ей было лет?

— Кажется, тринадцать...

Я представила худенькую и невероятно бледную девочку, которая кричит «Тетя!», когда накреняется стол. Удивительно, что пожилая женщина подвергала ребенка таким переживаниям! Когда я об этом сказала, Дауэс покачала головой и ответила, что тетя поступила правильно. Было бы гораздо хуже встретиться с духами совершенно одной, что случается с некоторыми спиритами-одиночками, — уж она-то знает. Постепенно она привыкала к тому, что видела.

— Тетушка держала меня при себе, — говорила Дауэс. — Болтовня других девочек о самых обычных вещах казалась мне глупой, а сверстницы, конечно, считали странной меня. Изредка я встречала среди них кого-нибудь похожего на себя. Конечно, ничего хорошего, если человек сам не знает о своих способностях или, хуже того, догадывается о них, но боится...

Ее пристальный взгляд заставил меня вздрогнуть и отвернуться.

— И все же круг помог мне развить свои способности, — поспешно сказала Дауэс.

Вскоре она уже знала, как отвадить «подлых» духов и связаться с добрыми; чуть позже они стали передавать ей послания «для своих любезных земных друзей». Какая же это радость людям, правда? Плохо ли получить добрую весточку, когда горюешь в печали?

Я вспомнила о пропавшем медальоне и послании, которое она передала мне, однако же об этом мы не говорили. Я лишь сказала:

— Значит, вот так вы стали медиумом. И люди платили вам деньги?

Дауэс весьма твердо ответила, мол, «в жизни пенса не взяла» для себя; порой клиенты оставляли подарки — так это совсем другой коленкор, и сами духи частенько говорили, что брать деньги вовсе не зазорно, коль они способствуют спиритической деятельности.

Рассказывая о той поре своей жизни, Дауэс улыбалась.

— Хорошее было время, хотя тогда я это вряд ли понимала, — говорила она. — Тетя меня покинула — перешла, как мы говорим, в мир духов. Я по ней скучала, но тоски не было, ибо там она пребывала в довольстве, какого никогда не знала на земле. Некоторое время я жила в Холборне — в пансионе семейства спиритов, которые сначала были ко мне добры, но потом, к сожалению, переменились. Я делала свою работу и приносила людям большую радость. Встречала много интересных личностей — умных людей вроде вас, мисс Приор! Вообще-то, несколько раз я бывала в домах Челси.

Я вспомнила аферистку, хваставшую визитами в Осборн. В окружении тюремных стен гордость Дауэс выглядела ужасно.

— И в одном из тех домов вышел неприятный случай с девушкой и дамой, в котором вас обвинили? — спросила я.

Дауэс отвернулась и тихо ответила: нет, это произошло в другом доме, в Сайденхеме.

Потом она спросила, известно ли мне о переполохе, который случился на утренней молитве. Джейн Петтит из отряда мисс Маннинг швырнула в капеллана молитвенником...

Ее настроение изменилось. Я с сожалением поняла, что больше она ничего не расскажет, а мне хотелось подробнее узнать о том «скверном» духе — Питере Квике.

Слушая рассказ, я сидела неподвижно. Теперь, отвлекшись, я почувствовала, что озябла, и плотнее запахнула пальто. От движения из кармана высунулся блокнот, привлекший внимание Дауэс. Все время, что мы говорили, ее взгляд возвращался к моему карману, а когда я собралась уходить, она спросила, зачем я всегда ношу с собой тетрадку. Собираюсь написать об узницах?