Я ответила, что блокнот всегда со мной — привычка с тех времен, когда я помогала в работе отцу. Без тетрадки мне как-то не так, а некоторые записи я потом переношу в свой дневник. Та тетрадка — мой самый близкий друг. Я поверяю ей все сокровенные мысли, в ней мои тайны.

Дауэс кивнула: мол, она сама как моя тетрадка — тоже никому не скажет. С таким же успехом я могу поведать свои сокровенные мысли здесь, в камере. Кому передавать-то?

Сказано это было вовсе не угрюмо, а почти весело. Можно рассказать духам, заметила я. Дауэс вздохнула и наклонила голову.

— Ах! Они и так все видят. Даже страницы вашей секретной тетради. Даже если вы пишете... — на секунду смолкнув, она легко провела пальцем по губам, — в сумраке комнаты, затворив дверь и притемнив лампу.

Я сморгнула. Как странно, сказала я, именно так я пишу в своем дневнике; Дауэс коротко глянула на меня и улыбнулась: все так пишут. На воле она тоже вела дневник и всегда писала темными ночами, когда уже тянет зевать и клонит в сон. Вот сейчас в своей бессоннице она могла бы писать ночь напролет, а нельзя, и это ужасно тяжело.

Я припомнила свои злосчастные бессонные ночи, когда Хелен известила, что выходит замуж за Стивена... Наверное, с того дня и до самой папиной смерти, когда я впервые приняла морфий, я смогла уснуть раза три. Я представила Дауэс в темной камере: глаза ее распахнуты, и я даю ей выпить морфий или хлорал...

Она все смотрела на блокнот, и рука моя сама схватилась за карман. Дауэс это заметила, и во взгляде ее появилась легкая горечь.

Правильно, сказала она, за блокнотом нужно приглядывать, ибо тут все сходят с ума по бумаге и чернилам.

— Тебя привозят в тюрьму, и ты расписываешься в огромной черной книге... — Это был последний раз, когда она держала ручку и писала свое имя. Это был последний раз, когда она его слышала. Здесь меня называют Дауэс, как служанку. Если сейчас кто-нибудь окликнет меня по имени, я, наверное, и головы не поверну. Селина... Селина... Я забыла эту девушку! Она все равно что умерла.

Голос ее чуть дрогнул. Я вспомнила проститутку Джейн Джарвис, которая просила листок из моего блокнота, чтобы послать записку подружке Уайт... С того раза я к ней больше не заходила. Но мечтать о листке бумаги лишь для того, чтобы написать свое имя и тем самым почувствовать себя реально существующей...

Это казалось такой малостью...

Убедившись, что миссис Джелф все еще в дальнем конце коридора, я достала из кармана блокнот и, раскрыв его на чистой странице, положила на стол; затем протянула Дауэс ручку. Она переводила взгляд с нее на меня, потом взяла и неловко развинтила — видимо, такое самопишущее перо было ей в диковину. Поднеся дрожащую руку к листку, она дождалась, когда блестящая чернильная бусина подберется к кончику пера, и вывела: «Селина». Потом написала свое имя полностью: «Селина Энн Дауэс». И снова лишь первое: «Селина».

Она склонилась над столом, наши головы почти соприкасались; когда она заговорила, голос ее был чуть громче шепота:

— Интересно, мисс Приор, в вашем дневнике когда-нибудь появляется это имя?

Секунду я не отвечала, ибо, слыша ее шепот и ощущая в зябкой камере ее тепло, сама поразилась тому, как часто о ней писала. С другой стороны, почему бы не писать о ней, коль скоро я пишу о других узницах? И уж конечно, лучше писать о Дауэс, нежели о Хелен... Но сказала я другое:

— Вам было бы неприятно, если б все же я писала о вас?

Неприятно? Дауэс улыбнулась. Она была бы рада знать, что кто-нибудь, но я в особенности, сидит за столом и пишет о ней: «Селина сказала так-то» или «Селина сделала то-то». Она рассмеялась: «Селина нагородила кучу вздора о духах...»

Дауэс покачала головой, и смех ее растаял так же быстро, как возник, а улыбка угасла.

— Разумеется, вы не станете так меня называть, — еще тише произнесла она. — Только — Дауэс, как все другие.

Я сказала, что могу называть ее любым именем, какое ей нравится.

— Правда? — спросила она и добавила: — Только не бойтесь, что взамен я попрошу разрешения называть вас как-то иначе, нежели мисс Приор...

Замявшись, я ответила, что надзирательницы вряд ли сочтут это подобающим.

— Не сочтут! Однако... — она отвернулась, — я бы не стала произносить это имя при всех. Но я ловлю себя на том, что, думая о вас — а я о вас думаю по ночам, когда тюрьма затихает, — я называю вас не мисс Приор. Я говорю... Вы любезно сообщили свое имя, когда сказали, что пришли подружиться со мной...

Чуть неуклюже она вновь поднесла перо к листку и под своим именем вывела: «Маргарет».

Маргарет. Я вздрогнула, словно увидела бранное слово или карикатуру на себя.

Зря она это написала, охнула Дауэс, слишком уж фамильярно с ее стороны!

Нет-нет, дело не в том, успокоила я.

— Просто... Это имя мне никогда не нравилось. Кажется, оно вобрало все худшее во мне... Вот у сестры красивое имя. Когда я слышу свое имя, меня будто зовет мать. А папа называл меня Пегги...

— Тогда позвольте и мне вас так называть, — сказала Дауэс.

Но я до сих пор с содроганием вспоминала тот единственный раз, когда слышала от нее это имя. Я покачала головой.

— Тогда дайте другое имя, каким вас называть, — прошептала Дауэс. — Любое, кроме мисс Приор, которое звучит как имя надзирательницы или обычной гостьи и ничего для меня не значит. Дайте имя, в котором будет нечто... тайное имя, которое вберет в себя все ваше самое лучшее...

Вот так она шептала, и я под влиянием того же странного порыва, который заставил дать ей блокнот и перо, сказала:

— Аврора! Зовите меня Аврора! Это имя... оно...

Разумеется, я не сказала, что так меня называла Хелен, до того как вышла за моего брата. Этим именем я называла себя в юности, сочинила я и покраснела, услышав сама, как глупо это звучит.

Но Дауэс оставалась серьезной. Она схватила ручку, зачеркнула имя Маргарет и вместо него записала «Аврора».

— Селина и Аврора, — произнесла она. — Как хорошо они смотрятся! Словно ангельские имена, правда?

В камере вдруг стало невероятно тихо. Я услышала, как где-то в дальнем коридоре хлопнула решетка, лязгнул засов, а потом, уже ближе, раздался хруст песка под башмаками надзирательницы. Мы неуклюже столкнулись руками, когда я забирала у Дауэс перо.

— Боюсь, я вас утомила, — сказала я.

— О нет, ничуть.

— И все же, полагаю, да. — Я встала и торопливо шагнула к решетке. Коридор был пуст. — Миссис Джелф! — позвала я, и от дальней камеры донесся ответный крик:

— Сию секунду, мисс!

Поскольку никто меня не видел и не слышал, я протянула Дауэс руку:

— Что ж, до свиданья, Селина.

Наши пальцы вновь соприкоснулись, и она улыбнулась, прошептав: