– На такое стадо и одну? Ты нормальный вообще?

– Нет, надо было весь ящик притащить и сожрать его за один день?

– Ящик? – уточнил доктор. – А какая коечка тут у вас свободна? Я, пожалуй, останусь тут пожить на недельку-другую!

И началась сладкая жизнь: каждый день, начиная с этого, мы на десерт употребляли банку сгущёнки, нахваливая советские ГОСТы и аккуратность в производстве консервов какого-то там не помню завода и восхваляя свою с Борисычем смекалку и хитрость.

– Ну как сгущёнка? – спросила меня как-то Лариса, отловив в посёлке.

– Какая сгущёнка?

– Которую вы на антресолях у нас нашли.

– Лариса, ты чего, мы же её при тебе выбросили!

– О боже, как вам только родина ядерный щит доверила, если вы даже не можете учесть того, что у нас в квартире окна на обе стороны выходят? Ну как дети!

Ну конечно, как дети – это же сгущёнка, пища богов, а не какая-нибудь там печень трески или шпроты. Кто бы смог устоять? Вот и мы не смогли. А фотографию ту Лариса нашла позже у себя в сумочке: в одном пакетике с комсомольским билетом лежала себе завёрнутая. Что неудивительно, сказал Борисыч, который в сумку жены отродясь не лазил, вполне резонно полагая, что женская сумочка похлеще антресоли и есть суть, наукой не понятая до конца, и там вполне и за руку кто-нибудь укусить может.

– Тут же ларёк вчера хлебный стоял? Куда делся?

– В сумочке у себя смотрела? – спрашивал Борисыч и ловко уворачивался от гневного взгляда: любовь же всегда подскажет, когда нужно увернуться.

И вот почему у военных нет свободного времени? Потому что они всегда служат: то Родине, то друзьям и товарищам. Привычка такая вырабатывается, понимаете? А если какая пустота внутри изредка и образовалась, то это даже и хорошо: есть куда жидкости заливать и котлеты складывать, а моральные терзания и поиск смысла жизни – это всегда откладывается на потом. Ну на пенсионный возраст или вовсе на следующую жизнь. А кому не повезло и котлет не хочется, то вот вам самый дельный совет: не мучайтесь от пустоты свободного времени, разберите, наконец, свою антресоль!

Однажды нам прислали нового минёра. Не то чтобы раньше их не присылали вовсе. Но, присылая, всё время отмечали: этот у вас так, временно посидит, опыта наберётся и в гору. Чего ему тут у вас, правильно? Не, ну да, дело понятное: подложил себе кирпичик в карьерную лестницу, оттолкнулся и прыгай, не всем же на передовой землю стеречь – рокады сами себя, знаете, тоже не построят. Опять же – теми, кто на передовой, командовать надо? Ну само собой, надо, даже неудобно от такого риторического вопроса: как они там, то есть тут, без командования-то?

И вот пришлют одного и говорят: вы к нему не привыкайте, он во флотилию планируется. Ну ладно, не привыкаем. Пришлют другого: это, говорят, ценный специалист и надежда, может быть, даже всего минного дела флота, надолго вам его оставить невозможно, передохнёт маленько и обратно его в гору двинем. И так вот один за одним: года два или три абсолютной пустоты в плане командования минным войском нашего полка.

А тут звонит флагманский минёр дивизии и докладывает командиру, что нашёл нам нашего личного минёра, подающего большие надежды, но абсолютно никем не замеченного. И от хороших чувств и в память о высылает нам его чуть ли не немедленно, но в течение пары дней точно.

– Вот как замечательно! У нас будет наш собственный минёр! – обрадовался командир.

– Да больно он нам нужен, – буркнул зам от ревности, что радуются не в его сторону.

– Да больно ты нам нужен? Минёр на флоте – это как соль в борще, без соли борщ есть можно, но кто станет это делать, если рядом есть солонка? Вот какая от тебя польза, кроме того, что ты хороший человек?

– Ну я это… воспитательную работу веду!

– Ага. Куда ты её ведёшь?

– В массы…

– В кассы. Страну – просрал, партию – просрал, идеологию свою – просрал, теперь и воспитательный процесс просрёшь, к бабке не ходи!

– Так не я же один просрал!

– А кто, если не ты? Они, да? Ты-то ни при чём тут, понятное дело. Ты-то возмущался и руками махал, да?

– Ну…

– Что ну?

– Ну нет, молчал.

– Нет такого понятия в политической борьбе и общественной жизни! Молчал – значит врал! Чем из сумки пахнет у тебя, не пойму?

– Да тут это… жена…

– В сумке?

– …пирожков напекла. С вишней.

– С вишней? Всё пирожками меня приманиваешь, хитрован? Ладно, пойду чай ставить. Пока этого минёра дождёшься…

– Не понял, – хлопает глазами зам, когда командир уходит, – а с чего он взял, что я ему пирожки принёс? Я вообще-то их на вахту себе захватил!

– Кому теперь нужна эта бесполезная информация? – подаёт голос механик. – Оставь нам с Эдуардом хоть парочку: от командира-то живым с пирожками не выйдешь!

В этом месте от ламинарного течения повествования необходимо несколько отступить, пока вы ещё помните про флагманского минёра и у меня есть повод немного о нём рассказать. Флагманским минёром служил тогда подполковник Джузеппе. Был он ещё довольно молод, но, несмотря на это, выглядел не ахти: несколько грузноват и рыхл, с огромной лысиной, глазами навыкате и большим красно-сизым носом – за что его, собственно, Джузеппе и звали. Было ему немного за тридцать, но по виду легко можно было дать и сорок, и пятьдесят. В молодости, поговаривали, очень уж он любил выпить, а к возрасту любить не перестал, но пил уже значительно реже. Хотя по опыту общения с минёрами мне кажется, что пить их обучают прямо в военно-морском училище и с первого курса, заменив какой-нибудь ненужный (например, высшую математику) предмет. С локтя, с сабли, с колена, с ладони, с плеча друга, с груди женщины, с крупа коня, из ствола, одними зубами, на бегу, в строю и в положении лёжа. В любой практически обстановке. Вот они и в Эрмитаж, и в Русский художественный музей попадают наверняка только для того, чтоб отработать практическое занятие или там лабораторную работу сдать по незаметному употреблению в общественном месте, донельзя пропитанном культурным наследием или что-то типа того. Я подчёркиваю – мне кажется. Так что погодите бежать и подавать заявления с просьбой немедленно зачислить вас на минный факультет: я ведь могу и ошибаться, несмотря на всю дикость такого предположения.

Джузеппе дело своё минёрское знал крепко. И мало того, ещё его любил и болел за него всей душой, что, несомненно, подкупало на корню и перечёркивало напрочь все его недостатки: ну и что, что гундит и вечно недоволен на подведении итогов; зато чуть что – закатывает рукава хоть бы даже и парадной тужурки и в бой. И на погрузках и заряжает, и перегружает, и ремонтирует. Он-то больше всех и переживал за то, что у нас нет своего собственного минёра, а всё приходят какие-то щенки (на флоте слово «щенок» не имеет возрастных ограничений), посидят тут для вида, типа в боевом экипаже послужили, и бегут флотами командовать. «А мины? А торпеды? А за них-то кто болеть будет? Кто будет переживать за обучение минно-торпедной команды? Сколько уже можно на этом её старшине ездить? Я вас спрашиваю!» – горячился, бывало, Джузеппе в центральном посту на подведении итогов какой-нибудь проверки штабом дивизии и прямо перед всем штабом. А все такие плечами жмут: ну откуда нам знать, если флагманский минёр ты, а не мы? Ты и предпринимай меры. И предпринял, а что вы думали?