— Здравствуй, дорогой! — догнал его голос с характерным кавказским акцентом.

Не останавливаясь и не оборачиваясь, тем самым демонстрируя целеустремленную свою занятость, Турецкий поднял ладонь до уровня виска и, как когда-то Брежнев на мавзолее, небрежно помахал Хасану Гусарову.

— Э-э! Зачем так быстро бежишь, дорогой? На какой такой поезд опаздываешь? — продолжал заведующий международным отделом Генпрокуратуры.

«Действительно, куда я несусь?» — подумал Турецкий и остановился. К нему с протянутой для приветствия рукой, вперевалочку, будто медведь на задних лапах, приближался невысокий, но плотный и широкоплечий Хасан.

— Ты так бежишь! Случилось что, дорогой? — с искренней тревогой спросил он.

— Не дай бог! — сделал большие глаза Турецкий, пожимая его широкую и теплую ладонь.

— Я с тобой согласен, Саша, — вдруг печальным голосом произнес Хасан. — Слушай, ты не уделишь мне одну свою драгоценную минутку? Умный совет нужен.

— К Косте сходи, — с ходу попытался отмести любые разговоры и просьбы Александр Борисович, — он же патриарх в таких вопросах.

— Был уже. — крупный нос Хасана печально повис. — Знаешь, что сказал твой патриарх? Сашу, говорит, спроси, Турецкого. Он именно в этих делах на сегодня у нас самый крупный спец. Клянусь покойными родителями, так и сказал! Не веришь, дорогой, у него спроси! А мне, Саша, просто обратиться уже не к кому. Ну бывает так, понимаешь? Чушь! И все знают, что сивый бред! А ничего сделать не могут… Удели, а? Всего одну минуту! Будь другом…

Посыл был, конечно, точный. Нет, Александр с Хасаном никогда особо не дружил. Достаточно того, что он считал этого аварца вполне достойным человеком. К тому же вышел он в свое время в начальство чуть ли не из районных следователей, «с земли», — значит, дело знал и, как было известно, за кресло свое не сильно держался. То есть неоднократно высказывал собственное мнение, которое могло выглядеть и как стремление к определенной независимости. Но обычно это списывалось на взрывной и упрямый кавказский характер. Ведь позицию человека всегда легко объяснить близкими и понятными тебе самому терминами, даже если они не имеют ничего общего с истинным положением вещей. «Я так вижу!» — вот тебе и все аргументы.

Но сейчас Хасан был действительно очень расстроен. И даже растерян, что ему совершенно несвойственно. Как отказать после такого обращения?

— Ну пошли, зайдем ко мне, — кивнул Александр Борисович.

— Саша, может, лучше у меня? Тебе же там ни минуты покою не дадут, я знаю.

— Ладно, только недолго, а то у меня… ну сам понимаешь.

Зашли в небольшой кабинет Гусарова. Хасан предложил стул Турецкому, а сам по инерции прошел на свое рабочее место, но успел сообразить, что политес получается не тот, и, вернувшись, уселся напротив, за приставным столиком. Совсем уже больными глазами посмотрел на Александра, сморщился, будто от зубной боли, и вдруг, обернувшись к застекленному книжному шкафу с занавесками, достал оттуда распечатанную, но не начатую бутылку коньяка, пару больших рюмок и открытую банку крабов на тарелке. Сказал, прижимая пятерню к груди:

— Извини, Саша, так душа болит! По одной, а?

Турецкий движением бровей показал, что он в принципе не возражает. В конце концов, не на пустой ведь желудок, что могло быть отчасти чревато. И тем более лишняя рюмка уже не повредит, не говоря о том, что и запаха не добавит.

Гусаров быстро разлил коньяк, поднял свою рюмку, кивнул и, не чокаясь, опрокинул в рот. Потянулся к крабам, но, вспомнив про все тот же чертов политес, не оборачиваясь, достал из шкафа плоскую алюминиевую, так называемую общепитовскую, вилку, выковырял крабов из банки на тарелку и положил вилку поближе к Турецкому. А сам взял кусок крабового мяса толстыми пальцами. Ну полный сервис!

Турецкий удержался от улыбки и выпил коньяк. Вилкой подцепил краба. Вкусно. Совсем забыл этот когда-то такой привычный вкус…

— Еще? — Хасан потянулся к бутылке.

— Позже, а?

— Ну да… — и тут Гусаров словно вспомнил, зачем зазвал к себе в кабинет Александра Борисовича. Не коньяк же кушать в середине рабочего дня! Хотя впрочем… Не люди, что ли? И вот, потирая грудь слева растопыренной ладонью, а другой поглаживая лысину, обрамленную седым пухом, он заговорил голосом, полным искренней тоски: — Ты же, Саша, моего старшего, Рустама, знаешь?

— Господи, случилось что? — воскликнул Турецкий, подозревая, что с сыном Хасана произошло несчастье. Он слышал о нем, говорили — толковый парень, после юридического факультета МГУ, альма-матер и самого Турецкого, был принят в городскую прокуратуру младшим следователем. И правильно, нечего ссылаться на папу — генерал-лейтенанта юстиции, начинай, как и все мы, «с земли», тренируй мозги и ноги…

— Не то, что ты думаешь! — с некоторым облегчением выдохнул Хасан, уловив смысл интонации Турецкого. — Жив, слава богу, хотя досталось крепко. Дай три минуты, а? Все расскажу. — Гусаров поморщился и снова схватил бутылку.

Александр Борисович не успел и возразить, как рюмки были наполнены и Хасан уже подносил свою ко рту. Ну да, видно, перенервничал, а в одиночестве не получается…

Конечно, ни в какие три минуты Гусаров не уложился, его рассказ — со всеми эмоциональными отступлениями — занял не менее получаса. Но картина получилась вполне зримая. И снова место действия — пресловутое Большое кольцо!

Одного только не мог понять Турецкий, какое лично он имеет ко всему этому отношение. Почему именно ему решил таким вот заманчивым образом исповедаться Гусаров?

Закончив свой рассказ, Хасан вопросительно и даже как бы умоляюще, снизу вверх, взглянул на Александра Борисовича и опять потянулся к бутылке, где как раз и оставалось еще на пару их весьма вместительных посудинок. Ну что было делать? Слаб человек. И Турецкий кивнул, морщась при этом и заодно прикидывая, что, если вызовет вдруг начальство — в лице того же Кости, можно будет оправдаться тем, что у человека, видите ли, несчастье. Вот и пришлось проявить сочувствие. Хотя Костя и не потребует объяснений, разве что ладонью перед собственным носом помашет: мол, ну и дух от вас, господин старший следователь!

— Нет, ты все понял, Саша? — выпил и поднял перед собой обе ладони Хасан, словно находился не в своем служебном кабинете, а перед входом в мечеть. — Скажи, дорогой, в каком мы с тобой мире живем?! В каком обществе?! Откуда такой беспредел?! Ты понимаешь, я первый раз в жизни просто не знаю, что делать… Куда стучаться? Какому богу криком кричать?! Подскажи, если можешь, дорогой, родным братом назову! Костьми перед тобой лягу…

Да, достали мужика…

— Хасан, между нами, ответь честно, почему именно ко мне обратился? Я ж в этом деле ни бум-бум, все знают. Тебе бы с Костей…

— Жизнью клянусь, долго сомневался, но пошел-таки к нему. Все, как тебе сейчас, выложил. По глазам вижу — понял и сочувствует. А что мне сочувствие? В такой ситуации любой готов оказать свое сочувствие! — Он горько усмехнулся. — Наверное, Константин Дмитриевич тоже понял, что я думаю. Сказал: обратись к Турецкому. Если нужна будет моя поддержка, можешь рассчитывать. А Саня, сказал про тебя, как раз этими делами в настоящий момент и занимается. Клоунада, говорит, конечно, а что делать? Если и жизнь от этого зависит, и честь человека, и… все прочее, — тяжело вздохнул Хасан.