В той хьюстонской аудитории Кранц прямо заявил собравшимся, что в последние месяцы перед катастрофой команда поработала не лучшим образом. Никто из собравшихся – включая его самого – не демонстрировал ни должного упорства, ни достаточной компетентности, ни предельной способности отвечать за свои поступки. Каждый из присутствующих видел в «Аполлоне» хотя бы одну неполадку, а часто и больше. Каждый слышал рассказы о том, какой уродец выходит из ворот завода North American Aviation. И ни один не сказал об этом открыто.

– У нас была возможность остановиться, – резко проговорил Кранц. – Возможность сказать: «Нет, так не годится, давайте остановимся». Но никто из нас этого не сказал.

– При соответствующих уме и умении, – продолжал Кранц, – ни у какого полета не будет причины для провала. Он может быть проблемным, или в результате могут быть достигнуты не все поставленные цели, но провал со всеми вытекающими не должен рассматриваться как возможный исход.

– С сегодняшнего дня наша цель – делать все правильно, – заявил он, – демонстрировать в буквальном смысле совершенство и компетентность.

Кранц обернулся к доске за спиной и написал на ней слова «ответственность и компетентность». А затем опять повернулся к своим молодым подчиненным.

– Пусть каждый из вас вернется на рабочее место и напишет это на своей собственной доске, – велел он. – И не стирайте, пока мы не отправим астронавта на Луну.

С этими словами он положил мел и ушел со сцены. Урок был окончен.

* * *

Весть о гибели троих астронавтов Фрэнк Борман получил тем же способом, что и Джин Кранц: со стуком в дверь. Борман вместе со Сьюзен и сыновьями отдыхали у друзей в техасском Хантсвилле, в хижине на озере, и уже успели настроиться перед выходными на долгий отдых, который наконец даст Борману отвлечься от вечных скачек вокруг «Аполлона». Безостановочная гонка ради запуска корабля через неполных три месяца после того, как в космос слетал последний «Джемини», была изматывающей, а близящийся предполетный аврал обещал быть еще хуже.

В тот пятничный вечер никакого стука в дверь хижины никто совершенно не ожидал. Борман кому-то говорил, где будет отдыхать с семьей, но даже толком не помнил кому: он упомянул это вскользь – не как официальную информацию для НАСА, сообщаемую на экстренный случай, а как брошенный походя факт в случайной беседе.

Борман открыл дверь. На пороге стоял то ли техасский рейнджер, то ли патрульный дорожной службы – Борман не очень понял.

– Полковник Борман? – спросил пришедший.

– Это я.

– У меня сообщение из Космического центра. Вас просят немедленно позвонить мистеру Слейтону.

Борман поблагодарил за информацию и бросился к телефону. Еще до того, как Слейтон снял трубку, Борман знал, что хороших вестей ждать не стоит, однако то, что сказал ему главный из астронавтов, оказалось куда хуже, чем он мог вообразить. Борман закрыл глаза, желудок куда-то ухнул, слова не шли с языка. Гриссома и Чаффи ему было жаль, но Эд Уайт был его другом, и сердце Бормана теперь истекало кровью. Фрэнку не так-то просто удавалось налаживать дружбу, и теперь он толком не знал, что делать с такой потерей.

Он снова обрел голос.

– Как это случилось, Дик? Что пошло не так?

– Мы не знаем, – ответил Слейтон. – Ты входишь в комиссию по расследованию. Будь на мысе завтра утром.

Борман согласился, положил трубку и тихо пересказал Сьюзен и сыновьям то, что услышал от Слейтона. Семья торопливо собрала вещи и вернулась в Хьюстон. Даже не подъехав к собственному дому, они остановили машину на противоположной стороне улицы у дома Уайтов, едва найдя место для парковки среди спортивных машин астронавтов и правительственных седанов, уже заполонивших обочины. Борманы без стука вошли внутрь – стучать в дверь сегодня не требовалось, как и в любой день, когда астронавт был в космосе, а семейный дом постоянно полнился теми, кто пришел поддержать и ободрить, раздать гостям кексы и бутерброды с кофе, а вечером предложить им запеченное мясо, картофельный салат и виски. В те радостные и суматошные дни любой мог легко переходить от восхищения к ужасу и обратно, балансируя между этими чувствами до благополучного приводнения корабля.

Сегодня здесь царил один ужас. Случилось то, чего всегда боялись, и по людям в комнате это было видно: осунувшиеся лица с пустыми глазами, подавленность и глубокое горе. Сьюзен бросилась к Пэт, окруженной женами астронавтов, и они обнялись, как сестры. Борман присоединился к кружку пилотов, где обменивались мрачными кивками и шепотом произносили соболезнования. Правительственные чины стояли отдельной группкой и вели разговор на тихих многозначительных тонах, предназначенных для важных дел. Они обсуждали похороны – и, насколько мог слышать Борман, именно об этом со Сьюзен говорила Пэт, когда ей удавалось совладать со срывающимся голосом.

Уже было решено, что всех трех астронавтов в течение ближайшей недели похоронят на Арлингтонском национальном кладбище – точно так же, как всего три года назад хоронили Джона Кеннеди. Для астронавтов это была заслуженная честь, разве что Эд Уайт и слышать не захотел бы об Арлингтоне, и никакие параллели с Кеннеди этому бы не помогли. Как и его отец, Эд Уайт окончил Вест-Пойнт и неоднократно заявлял Пэт, что раз уж он выучился военному делу в академии и там же получил звание, то и покоиться должен там же, коли ему придет черед погибнуть ради космических успехов. И все же Вашингтон решил устроить общие похороны для всего экипажа: так будет правильнее, особенно если учесть, что на похоронах собирается присутствовать президент Джонсон.

Сьюзен отозвала Бормана и рассказала о проблеме. Пэт умоляла его что-нибудь сделать. Фрэнк кивнул.

– Эд будет похоронен в Вест-Пойнте, – пообещал он Пэт.

– Но ведь говорят, что нужно организовать только одну похоронную церемонию, – возразила она.

– Будет две, – ответил Борман.

Он подошел к чиновникам из правительства, попросил телефон протокольного отдела, откуда они прибыли, и нетерпеливо набрал номер.

– Это Фрэнк Борман, – дождавшись ответа, доложил он. – Я сейчас в доме Эда Уайта. Его семья хочет, чтобы его похоронили в Вест-Пойнте.

Чиновник начал было возражать и объяснять, что распоряжения о похоронах в Арлингтоне уже отданы.

– Мне нет до этого дела, – заявил Борман. – Эд будет похоронен в Вест-Пойнте, так хочет семья. Идите и организуйте это, потому что будет так.

Он швырнул трубку с такой силой, что она задребезжала.

Борман прибыл на следующее утро на мыс, как было приказано, не забыв взять с собой парадную летную форму. Позже на неделе его ждала поездка в Вест-Пойнт, где ему предстояло нести гроб своего друга.

* * *

Вскоре после того, как Борман прибыл на мыс Кеннеди, он побывал на стартовой площадке и забрался внутрь искореженного «Аполлона». Корабль по-прежнему торчал на верхушке ракеты, которая теперь никуда не собиралась лететь, и издалека, при определенном освещении, ярко-белый призрачный корабль выглядел так, будто ему вот-вот предстоит важный полет.