Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне нечего сказать, – ответила Мэри. Она говорила смущенным тоном, слова как будто с трудом выходили из ее уст.
– Это чистое безумие! – нетерпеливо выкрикнула Клотильда. – Боже мой! Будь здесь мой папа, он скоро вытянул бы из тебя правду, Мэри Дов. Ведь ты, кажется, хотела излить душу, Мэри Дов, сегодня утром. А теперь ты заявляешь, что тебе нечего сказать. Это значит, что ты перешла на сторону неприятеля; тебя подкупили, чтобы ты осталась на стороне той, чье имя начинается с «Г» и кончается на «а». Ты не можешь отрицать этого, Мэри Дов, даже если бы постаралась.
– Мне нечего сказать – совсем нечего, совсем нечего, – выпалила Мэри. И зарыдала.
Девочки смотрели на нее со смешанным чувством жалости и нетерпения.
– Я знаю, что мой папа Джемс Томас Фокстил не стал бы долго выносить твоей чепухи, – сказала через минуту Клотильда. – Он скоро узнал бы от тебя всю правду. Он не позволил бы тебе остаться под влиянием той противной, низкой личности, имя которой начинается с «Г» и кончается на «а»; ее грызет зависть, потому что мы не желаем видеть ее во главе наших дел. Но если она воображает, что может достигнуть чего-нибудь подкупом или лестью, то очень ошибается. Я полагаю, мы хорошо изучили ее здесь, в школе, и отлично знаем, что она такое. Генриетте Вермонт не бывать у нас королевой мая.
– Не будем говорить о Генриетте Вермонт, – сказала Елизавета своим ясным, полным благородства голосом. – Теперь нужно думать о том, что делать с Китти. Ты не видела Китти, Мэри?
– Видела только в классной комнате, – ответила Мэри.
– У нее был трогательный вид, когда она стояла одна перед классом, не правда ли? – улыбнулась Елизавета.
– Это было трогательно, – согласилась Мэри Дов.
– Сердце разрывалось, – сказала Клотильда, – и нет никакого сомнения, что ты можешь спасти ее. Но из-за страха ты оставляешь ее страдать.
– Говорю вам, что я ничего не знаю! Говорю вам, ничего не знаю! – повторяла Мэри Дов, ощупывая деньги в кармане.
– Не стоит продолжать разговор, – заключила Клотильда тоном сильного неудовольствия. – А зачем ты держишь руку в кармане? Дай-ка мне посмотреть.
Прежде чем Мэри успела опомниться, Клотильда запустила руку в карман, вытащила руку девочки и показала Елизавете монету.
– Вот, – сказала она. – Я не знала, что ты так богата. Оставь их себе, моя милая, оставь. Я думаю, что такие деньги приносят несчастье. Я и мой папа Джемс Томас Фокстил были бы огорчены, если бы нам пришлось дотронуться до такой подачки. Да, оставь себе эти деньги. Ты только что вышла из комнаты девочки, имя которой начинается с «Г», а заканчивается на «а». О, по-моему, дело совершенно ясное!
– Я ничего не знаю, – повторила Мэри и опустила деньги в карман.
– Это твои последние слова? – спросила Елизавета.
– Да, я устала и я хочу спать.
– Мы не станем задерживать тебя, – сказала Елизавета. – Завтра фрейлины и статс-дамы будут иметь свидание с Китти в большом зале. Потом, если не случится чего-нибудь особенного, что маловероятно, все будет рассказано остальным, и ученицам будет предоставлено право проголосовать. После того как все будет объяснено серьезно и обстоятельно, каждую девочку спросят, считает она Китти О’Донован виновной или нет. Если Китти признают виновной, она будет развенчана, то есть опозорена на всю жизнь. Жаль, что такое низкое чувство, как страх, может иметь влияние в этом деле. Как ты думаешь, Мэри Дов?
– Было бы жаль, если бы это была правда, – сказала Мэри. – А теперь я иду спать. Вы обе сделали меня несчастной.
– Я презираю тебя, – сказала Клотильда. – Ты дала мне понять как нельзя более ясно, что знаешь что-то, а теперь боишься сказать. Иди спать со своим страхом. Спи с ним. И живи всю остальную жизнь с ним.
Мэри ушла.
В Мертон-Геблсе в данное время были три очень несчастные девочки, и – странно – наименее несчастной из них оказалась та, которую обвиняли. Ободряющие слова Елизаветы Решлей успокоили бедную Китти О’Донован.
– Слава Богу, что ты невиновна! – сказала Елизавета, и Китти испытала облегчение. Она обвинена ложно – в том, чего не делала. Она не знала, что из этого выйдет, но в себе чувствовала уверенность.
Через некоторое время Китти встала и, следуя совету Елизаветы, взяла книгу с этажерки, чтобы попробовать отвлечься от своих тревог чтением. В книге был простой рассказ о хорошем человеке, боровшемся против искушения, возвысившемся над горем и нашедшем свое блаженство в лоне Господа. Глаза Китти наполнились слезами. Неожиданно мисс Хонебен вошла в комнату и села рядом с Китти. Она принесла на подносике чай, хлеб с маслом и тартинки.
– Я подумала, что ты голодна, Китти, – сказала она. – Выпьем по чашечке, милая.
– Вы в самом деле хотите пить чай со мной? – спросила Китти.
– Конечно, дитя мое.
– Благодарю вас, – ответила Китти.
– Я думала, милая Китти, о том, как ты чувствовала себя весь этот день.
Китти подняла заплаканные глаза и спокойно сказала:
– Сначала я испугалась и рассердилась, но Елизавета сказала мне несколько слов, от которых мне стало легче.
– В школе нет никого, кто мог бы сравняться с Елизаветой, – заметила мисс Хонебен. – Что же она сказала, милая? Поделись со мной.
– Она сказала: «Благодари Бога, что ты невинна! Тогда тебе легче перенести все».
Мисс Хонебен с тревогой взглянула в лицо девочки.
– И это верно, – очень серьезно произнесла Китти. – Но пока она не сказала мне этого, я чувствовала себя подавленной. Я думала, что нехорошо наказывать девочку, которая не сделала ничего дурного, и я читала хорошую книгу: человек, о котором говорится там, также пострадал от злых людей. Он был наказан за тот поступок, которого не делал. Елизавета права. Гораздо легче перенести наказание, когда невиновен.
Мисс Хонебен, как это ни странно, против воли, под тяжестью неопровержимых доказательств пришла к заключению о виновности Китти. Она долго и внимательно вглядывалась в лицо своей маленькой ученицы.
– Китти, ты не говорила бы этих слов, если бы они не были правдой.
Китти с напряжением смотрела на учительницу.
– Я хочу сказать: если бы ты была виновата, ты молчала бы, – пояснила мисс Хонебен. – Ты не увеличила бы своей вины уверениями в невиновности.
– Скажите мне прямо, мисс Хонебен, считаете ли вы меня виноватой?
– Не могу выразить, как сильно мне хотелось верить в твою невиновность, Китти, – ответила учительница, – но до этой минуты я не верила.
– О, мисс Хонебен! Вы думали, что я могла нарушить правила и потом отрицать. И поступать, как я поступаю теперь.