эта женщина, пахнущая травой, землей, мульчей. Садовница, вспомнил он в следующую вспышку ясности. Страстный садовод, живущий практически рядом со школой в доме в стиле ранчо с большим задним двором.

– О боже, Райлан! У меня был выходной, в саду работала. Стрельба. – Она затряслась, и он чувствовал каждое ее движение. – Услышала стрельбу. Но я не думала, я просто не думала. Никогда же не думаешь, что это может случиться здесь, прямо в нашем дворе!

– Ты с Биллом говорила? Смогла связаться с ним?

– Он мне написал. – Она отодвинулась, вытерла слезы. – Сказал, что он и его ученики в безопасности, чтобы я не волновалась. – Она снова крепко закрыла глаза руками, потом опустила руки. – А Лорили?

– Не отвечает.

Он вытащил телефон – попробовать снова.

Загремели выстрелы. Как шутихи. Как ракеты. Как ужас. Каждый выстрел пролетал через его сердце острым, смертельным ударом. Вокруг вопили, плакали, кричали.

Люди цеплялись друг за друга, Сюзанна крепко схватилась за Райлана. Рука Джонаса лежала на плече призрачным весом. Здесь, но не здесь.

Потому что мир вдруг остановился. И в пустоте слышалась только жуткая тишина.

Потом он увидел полицейских, которые выводили цепочкой детей, и дети держали руки на голове. Дети плакали, у некоторых была кровь на одежде.

Он слышал, как родители, плача, зовут их по именам. Видел, как спешат в здание парамедики.

Шум, слишком много шума заполнило вдруг эту пустоту, будто ревущий вопль в голове. В этом реве трудно было разобрать слова.

Стрелявшие обезврежены.

Ситуация под контролем.

Много убитых, много раненых.

– Билл! – Сюзанна высвободилась, смеясь и плача. – Билл, вот он, Билл!

Родители обнимали детей, супруги вцеплялись друг в друга. Парамедики вывозили носилки, «Скорые» уносились прочь под вой сирен.

Он не сводил глаз с дверей, откуда в любой момент могла выйти она. Она к нему вернется.

– Мистер Уэллс!

Эту девочку он знал – из учениц Лорили. Он пару раз в год приходил показать свою работу и рассказать, как графический роман или комикс проходят путь от зарождения до исполнения.

Она была невероятно бледна, и белая кожа казалась еще белее на фоне красных потеков. Женщина – видимо, ее мать – обнимала ее за плечи, и у нее на глазах тоже были слезы.

Совершенно непонятно, как на ум так ясно пришло ее имя.

– Кэролайн! Ты же ученица Лорили, миз Уэллс! Где…

– Мы услышали выстрелы. Были в классе, услышали, что там стреляют и… и смеются. Они смеялись и стреляли. Миз Уэллс велела идти в кладовую, как на учениях. Быстро и тихо. А она пошла запереть дверь в класс…

– Она еще там?

– Мистер Уэллс, она пошла запереть дверь, а он прямо там упал. Роб Кейлер, я его знаю. У него текла кровь, и он упал, а она – миз Уэллс, – она его стала затаскивать внутрь, помогать войти. И тут он… – Слезы текли по ее лицу, такому юному, такому нежному, еще даже в следах подростковых угрей. – Это был Джейми Хэнсон. Я его тоже знаю. Это был Джейми, и в руке у него был пистолет, а она – миз Уэллс, – она… она… она бросилась сверху, накрыла Роба собой. Я видела. Дверь еще не закрыли до конца, и я видела. А он… мистер Уэллс, мистер Уэллс, он ее застрелил. Застрелил.

Она рыдала неудержимо, бросилась к Райлану, приникла.

– Он стрелял и стрелял, и стрелял, и смеялся, и пошел дальше. Просто пошел.

И больше он ничего не слышал. Ничего. Потому что мир его кончился в этот ласковый весенний день с небом до того синим, что сердцу больно.

Глава 8

Ее называли героиней. Мальчик, которого она закрыла своим телом, десять дней провел в больнице, но выжил.

Никто из учеников ее класса физически не пострадал. Но раны сердца, души, ума заживут у них лишь через много лет. Если заживут.

Двое мальчишек, шестнадцати и семнадцати лет, злясь на весь мир, плюя на собственную жизнь, в этот светлый майский день лишили жизни шестерых человек.

Пять из них были их одноклассниками.

Еще одиннадцать они ранили.

Разбитые жизни, горе детей, потерявших родителей, братьев и сестер, детскую наивность, вечное горе родственников, которое будет только расти.

Оба стрелка погибли при штурме.

Эдриен сама еще горевала, сидя за бабушкиным столом и выбирая из ее набора бумаги для писем.

Она послала бы цветы, но цветы завяли бы.

Через неделю после двух горестных смертей она написала Райлану:

Дорогой Райлан!

Нет слов, чтобы передать, как я тебе сочувствую. Я знаю, что твои мать и сестра сейчас с тобой, и надеюсь, что это как-то смягчит горе.

И мне очень жаль, что я не могла приехать на отпевание Лорили, потому что не могу сейчас оставить деда.

Она была одной из самых красивых женщин, из самых красивых людей, что я встречала в своей жизни. Я не очень хорошо ее знала, в основном по переписке, но ее жизнерадостность, ее доброта, ее любовь к тебе и к вашим детям так ясно были видны.

Мир потерял ангела.

Конечно, пустые слова – «дай мне знать, если есть хоть что-то, хоть что-нибудь, что я могу для тебя сделать». Но я их говорю от всего сердца. Чтобы это пережить, пройти через это горе, я говорю себе, что Нонна и Лорили сейчас хранят друг друга.

И нас. Тебя, ваших детей и меня.

Потому что такова была их суть.

Есть люди, которые оставляют после себя в наследство доброту. Твоя Лорили и моя Нонна были именно такими.

С глубоким сочувствием,

Эдриен.

Она взяла это письмо и то, которое написал дед, и вышла на веранду, где сидел Дуом.

– Поупи, пошли покатаемся. Надо отправить эти письма, и давай заодно в ресторан заедем, посмотрим, что там делается.

Он улыбнулся и покачал головой.

– Давай не сегодня, детка. Завтра, наверное.

Он это говорил каждый день.

Она подошла, села рядом на соседний стул – на бабушкин. Положила ладонь на руку деду.

– Джен и Майя возвращаются на следующей неделе. По крайней мере, рассчитывают вернуться.

– Бедный мальчик, бедные дети. У меня с Софией была целая жизнь, а у них – мгновенье. Джен может оставаться с ним, сколько ему будет нужно.

– Она знает.

Он повернул руку, похлопал ее по руке.

– Тебе нужно вернуться к своей жизни, Эдриен.

– Выставляешь меня за дверь?

– Никогда. – Он сжал ее руку. – Но тебе нужно вернуться к своей жизни

– Прямо сейчас я должна выполнить несколько поручений. Хочешь