– Может быть, завтра заеду.

Он то же самое говорил накануне.

– Отлично было бы. О господи, я багет с котлетами не ела уже… ой, сколько? – Она наклонилась над тарелкой, капая на нее соусом, когда откусила кусок. – Ух ты. Наверняка в каких-то штатах это должно быть нелегально. Когда-нибудь ты мне дашь рецепт секретного соуса Риццо.

– Конечно, дам.

Он улыбнулся, отщипнул кусочек.

– Я сегодня звонила через FaceTime Тише и ее потрясающему Финеасу. Из города звонила. Они привет передают.

– Милейший мальчик. Умен, как бес, и даже умнее.

– Это да. Надеюсь, что мы его будем видеть гораздо чаще, если я Тишу и Монро уговорю сюда переехать.

– А? В смысле – сюда?

И тут, подумалось ей, прорезалась щелка в том занавесе, что упал ему на глаза.

– Мм, вкусно. – Она откусила еще. – Понимаешь, мы можем работать удаленно, не вопрос, но они поговаривали насчет купить дом – в пригороде, может, даже в сельской местности, – с самого рождения Фина. Так почему не здесь? И ее блестящие бизнес-мозги нам помогут держать «Риццоз». Монро может работать откуда угодно. – Она глотнула вина, улыбнулась, пожала плечами. – Как и я.

– Не понял.

Она еще хмыкнула, съела чипс.

– Вот теперь я понимаю, почему стараюсь такое вот не есть. У меня весь организм кричит и просит еще. – Она снова засветилась улыбкой. – Я переезжаю сюда. Разве я не говорила? И уже известила об этом – то ли я, то ли Тиша – хозяина квартиры в Нью-Йорке. Она соберет мое барахло, которое надо сюда передать. Что-то пойдет на хранение – она разберется. Не думаю, что без нее я бы все это разгребла.

– Gioya, твоя жизнь – в Нью-Йорке.

– Была там, потому что там живет мама, и там я ее начала. Но мой дом здесь, и был здесь, сколько я себя помню. И мне хочется, чтобы моя жизнь шла в моем доме.

– Эдриен, ты не принесешь свою жизнь мне в жертву. Я на это не соглашусь.

Она небрежно слизнула с пальца соус.

– Это печально, потому что я уже это сделала. Для тебя, потому что я тебя люблю. Для себя, потому что именно этого я хочу. Я тебя люблю, – повторила она. – Люблю этот большой старый дом. Эти виды. Деревья, сады. Этот город. И вот это все я беру себе. Не надо мне мешать.

По его щеке скатилась слеза.

– Я не хочу, чтобы ты…

– А что я хочу – не важно? – Она накрыла его руку ладонью. – Разве это не важно?

– Важно, конечно. Важно.

– А хочу я этого.

– Жить в этой старой развалине, на окраине городка с тремя светофорами?

Она съела еще один чипс.

– Ага. Именно этого я и хочу. Да, и жить я буду на нижнем этаже.

– Я…

– Право сквоттера. Мне нужно место для зоны фитнеса, для стриминга. Для работы. Позади дома хорошая дорожка, так что свет будет, и привезу команду, чтобы с техническими вопросами разобрались. Может, найму сестренку Барри, чтобы над дизайном поработала.

– Эдриен, это серьезное решение. Не принимай его так сразу, обдумай сперва.

– Обдумала уже, все за и против взвесила. Победили за. Ты же знаешь Риццо, Поупи. Мы знаем, чего хотим, и умеем этого добиваться. – Она подняла стакан с колой в тосте: – Привыкай, соседушка.

Она поставила стакан, обняла деда обеими руками и почувствовала, как упала слеза.

– Я тебе нужна, – сказала она тихо. – Но и ты мне тоже нужен. Мы это делаем друг для друга.

– Поладим.

– Конечно. – Она взяла в ладони его лицо, поцеловала. – Она не ждала бы от нас меньшего. А теперь съешь этот чертов багет, потому что если это сделаю я, а не ты, мне потом это дорого встанет.

– Ладно, ладно. Барри знает, как я его люблю.

– Он так и сказал.

Когда она снова села, старик откусил еще кусок. Выпил вина, прокашлялся.

– Ты правда думаешь, что уговоришь их сюда переехать с этим чудесным мальчишкой?

Она улыбнулась, чокнулась с ним стаканом.

– Я считаю, что шансы на моей стороне. Качели из старой покрышки скучают без детской задницы.

– Это точно. Я было начал думать, что мне уже хочется тихо дотлеть. Как можно жить, когда ее больше нет? Значит, дотлеть и погаснуть.

Слезы жгли ей глаза, рвались наружу.

– Я знаю.

– Ты не позволишь.

– Не позволю.

Он кивнул, глядя ей прямо в глаза.

– Рассказала бы ты мне, что ты задумала устроить у меня в подвале? У нас в подвале, то есть.

Через два дня она бродила по помещению, которое собиралась переделать. Изучала, представляла, рассматривала, отвергала. Винный погреб здесь сделали еще до ее рождения, и он, конечно, останется. Как и кладовая.

Гостевую комнату и полноразмерную ванну тоже трогать не следует.

Оставалась целиком область жилых комнат семьи и старинный бар, старый кирпичный очаг, который использовался в основном, когда бывало много гостей.

Что-то еще из мебели переставить или сдать на хранение, но вот бар и очаг – это будет интересный фон.

Она хотела, чтобы обстановка выглядела как подлинная, то есть как часть дома, и в то же время служила ее целям, целям съемки. Взяв планшет, она стала делать заметки, чтобы поделиться с Кайлой, когда – будем надеяться – студентка-дизайнер здесь появится и можно будет с ней обсудить.

Ее занятия прервал сигнал FaceTime, и Эдриен воззрилась на экран. Мать никогда в FaceTime не звонила. Эдриен взяла трубку.

Лина появилась на экране полностью накрашенная, каштановые волосы убраны сзади в тугой хвост. Рабочий режим, поняла Эдриен.

– Привет, это что-то новое!

– Надо поговорить, и это самый лучший способ. Я только что твой блог прочла.

– Вот как? Не знала, что ты его…

– Эдриен, нельзя тебе хоронить себя в этом доме, в этом городишке. Что ты себе думаешь?

– Я думаю, что как раз там мне хочется – и необходимо – быть. Не считаю, что себя хороню, а вижу новые возможности.

– Ты себе сделала имя в Нью-Йорке, и места, локации для съемки твоих дисков – это часть твоего почерка. Твоя подпись.

– Эту подпись я и хочу изменить.

Лина от кого-то отмахнулась, не отрывая глаз от экрана.

– Послушай. Это достохвально, что ты готова перевернуть свою жизнь ради того, чтобы ухаживать за дедом.

– Достохвально. Хорошее слово.

– Да, именно так. Доброта, любовь – это достохвально. Эдриен, я не дура, и я понимаю все обстоятельства. Я знаю, что ему нельзя оставаться в доме одному. Думала насчет уговорить его ехать в Нью-Йорк, но