– В Авероне. Отец…

Меченый нахмурился и сжал ручищи в кулаки. А мужик в рваном зипуне, сидящий за соседним столом, видимо, услышав слово «Аверон», мрачно пробормотал: – А в столице вообще творится ужас что! Мой свояк – голубятник у его светлости Грасса Рендалла. Он говорит, что люди графа Иора убили Латирдана Шепелявого, захватили королевский дворец и теперь режут всех, у кого в кошеле есть хотя бы копье.

– Зачем? – непонимающе спросил говорливый.

– Как зачем? Чтобы освободить город от лишних ртов и сделать чужие имения своими, – криво усмехнулся мужик с присыпанными мукой волосами.

– В столицу… идти… нельзя… – зачем-то пощупав свой посох, отрывисто сказал Меченый. – Где еще?

– А в Светлом лесу оранжевые постреляли отряд барона д’Атерна, мчавшийся на помощь его величеству, – отхлебнув пива, продолжил родственник голубятника. – Говорят, там вся дорога завалена трупами…

– Кого убили? – пролепетала я.

– Барона Корделла д’Атерна… – не глядя на меня, повторил мужик. Потом допил пиво, вытер усы рукавом и тяжело вздохнул: – М-да… Белые дерутся, а у черных спины трещат[91]. Эх, спрятаться б, покуда все не утихнет. Только вот было б куда…

Меня заколотило, как при лихорадке. Потом пересохло во рту, зашумело в ушах, а голоса посетителей черного зала «Коня и ястреба» словно отодвинулись куда-то далеко-далеко.

«Этого не может быть!!! – спрятав лицо в ладони, мысленно твердила я. – Не может! У папы – сильный отряд, и почти все воины – ветераны. Они не дадут застать себя врасплох…»

Мысли звучали разумно, но почему-то не убеждали: я, словно воочию, видела, как из-за деревьев вылетают арбалетные болты и с чавканьем впиваются в незащищенные кольчугой или латами места.

Потом руку обожгло прикосновение, а над правым ухом раздался хриплый голос Бездушного:

– Это слухи…

«Хорошо бы…» – вздохнула я. И увидела, как десница отца хватается за наконечник болта, возникший в щели шлема. Как отец медленно клонится вперед, теряет стремя. Как его меч втыкается в землю и уходит в нее до середины клинка…

Картина была такой четкой, что я заставила себя открыть глаза и трясущейся рукой вцепилась в кувшин с медовухой.

– Это слухи, – забрав у меня кувшин и поставив его на противоположный край стола, повторил Кром. Потом поскреб щетину на подбородке и поинтересовался: – А из какого рода ваша мать?

Я вспомнила морщинистое лицо деда, его сухую, холодную, но очень широкую ладонь, так ласково прикасавшуюся к моим волосам, и острые колени, на которых мне так нравилось сидеть. Потом представила его бьющимся в агонии подобно тем грабителям, чьи души Кром забрал несколько часов назад, и… мысленно попрощалась с жизнью:

– Со стороны мамы у меня никого нет. Так что идти мне некуда…

«Со стороны мамы у меня никого нет. Так что идти мне некуда…» – мысленно повторил я и… непонимающе уставился на баронессу: кроме отчаяния, в ее голосе прозвучала совсем неуместная в ее положении решимость.

На мой пристальный взгляд девушка отреагировала… странно: криво усмехнулась, вскинула подбородок и расправила хрупкие плечи. Так, как будто мысленно бросала мне вызов.

Я слегка растерялся. Поэтому привычно потянулся к посоху, чтобы почувствовать пальцами оставшийся участок Пути и начать думать трезво.

Увидев мой жест, леди Мэйнария вздрогнула, как от удара, но подбородок не опустила. А ее глаза, еще мгновение назад полные слез, высохли!!!

«Ничего не понимаю…» – подумал я и забыл про ее существование: с постоялого двора раздался истошный крик. А следом за ним – многоголосый гогот.

Я еще раз оценил высоту потолка, поудобнее передвинул перевязь с метательными ножами и снял с пояса чекан. Потом пересел поближе к краю лавки – так, чтобы, если что, стол не помешал мне встать – оглядел соседей и уставился на входную дверь.

Ждать продолжения событий пришлось недолго: не прошло и минуты, как створку вырвали наружу, и в проеме возник ухмыляющийся воин. В цветах графа Варлана:

– Ха-а-азяин! Ка-а-а мне!!!

За стойкой что-то звякнуло. Потом раскололось. Затем из-за нее вылетел Патар по прозвищу Червяк. И расплылся в «счастливой» улыбке:

– Что будет угодно вашей милости?

Здоровяк осклабился:

– Фсе! Фсе, что у тебя есть.

Червяк ошалело захлопал глазами, а потом склонился в поясном поклоне:

– Ваша милость изволит шутить?

– А че, я па-а-ахож на шутника? – удивился оранжевый. Потом повернулся к двери и заорал: – Слышь, Короб, тут грят, что я похож на шутника. Это правда?

– Издеваются, наверное, – ответили с улицы.

– Это ты зря. – Здоровяк набычился, схватил хозяина постоялого двора за грудки и пару раз встряхнул.

Червяк взвыл:

– Что вы, ваша милость! Я не издевался-а-а!!!

Последнее предложение он проорал в полете. А потом потерял сознание от удара затылком о край одного из столов.

Сидящие за ним мужики съежились и втянули головы в плечи. А один дернулся так, как будто раздумывал, не залезть ли под столешницу.

Тем временем оранжевый сделал пару шагов вперед и упер в бока кулаки:

– Знач та-а-ак, ужин закончен! Па-а-аэтому вы фсе ща быро собираетесь и валите куда подальше… Ясна-а-а?

Со всех сторон загромыхали отодвигаемые лавки: жители Сосновки, зашедшие на постоялый двор, чтобы пропустить кружку пива, и большая часть постояльцев торопились выполнить приказ.

Я скрипнул зубами, подтянул к себе котомку, быстренько смахнул в нее все недоеденное, затянул бечеву, забросил на левое плечо… и замер, услышав очередную фразу здоровяка:

– Та-а-ак! А ты-то куда собралась?

– За мной! Быстрее!!! – одними губами прошептал я, подхватил с лавки котомку баронессы, вцепился в посох и метнулся к стойке.

От двери раздался звук удара, потом – короткий стон и… жизнерадостный смех оранжевого:

– Валят тока мужики… А а-а-астальные – а-а-астаюцца!!!

Двуликий смотрел на меня. Очень внимательно. Видимо, поэтому до вожделенной двери мы дошли незамеченными. И, скользнув за нее, оказались в коридоре, соединяющем подсобные помещения с обеими залами.

Со стороны кухни раздавались какие-то подозрительные всхлипывания, поэтому я, подумав, решил покинуть постоялый двор через белый зал. И, видимо, чем-то прогневал Отца-Отступника: не успели мы сделать и пары шагов по натертому до блеска полу, как распахнулась входная дверь, и в зал ввалилось двое оранжевых.