Я почти добежала до спасительного укрытия, но нога вдруг соскользнула с асфальта и попала в яму, которую я и не заметила. Не заметила раньше, а теперь пыталась вырваться из нее и ругалась всеми известными мне ругательствами на всех языках всех миров. Впрочем, их было совсем не так много, как могло бы показаться.

Дождь становился все сильнее. У меня промокла спина и волосы. Мне было страшно, но с каждой минутой страх отступал, потому что раз до сих пор я осталась здесь, значит, скорее всего, останусь и дальше. Иначе бы уже унесло. Наверное или даже наверняка.

– Ну ты орешь!

Голос Вика прозвучал за спиной, насмешливый, но будто бы и радостный.

– А что мне делать? – огрызнулась я, показывая застрявшую ногу.

– Н-да, – вздохнул Вик и открыл надо мной зонтик.

Почему-то зонт не только спас от холодных капель, но я перестала чувствовать и ветер. И вообще, мне стало тепло, словно прямо на улице кто-то включил обогреватель.

Я подняла голову, чтобы выяснить, что происходит, но увидела только купол зонта. Впрочем, он тысячу раз стоил того, чтобы на него посмотреть. На черном бархатном фоне в немом поклоне надо мной чуть согнулись фигуры звездочетов в высоких колпаках и русалок с серебристыми хвостами. Они были похожи друг на друга как близкие родственники и в то же время отличались так, что перепутать одного звездочета с другим или одну русалку с соседкой было невозможно. У каждого из них было свое выражение лица – смеющееся, грозное, плачущее, отрешенное. Но каждый и каждая из них, не отрываясь, смотрели на меня.

– Какой странный зонт, – сказала я, оборачиваясь на Вика.

Вик стоял в плаще с островерхим капюшоном, и капли дождя текли по капюшону и дальше, вниз, оставляя темные неровные полосы. А зонт он держал в сильно вытянутой руке, словно боялся ко мне приблизиться на лишний сантиметр.

– Это тебе передал Рихтер, – ответил Вик.

– Как? – подскочила я.

В прямом смысле подскочила и вытащила ногу из ямы. Только обувь чуть поцарапалась.

– Ты видел Рихтера? Ты его видел, а я как дура сидела в парке? И мокла под дождем? И торчала тут с ногой в яме?

Мне хотелось стукнуть Вика или, по крайней мере, ругаться всеми известными словами уже не в пустоту, а на него.

– Так получилось, мы кое-чем с ним обменялись, – уклончиво ответил он. – Я случайно попал в гримерку. И рассказал ему про тебя.

– И что? – чувствуя, что сейчас сяду на асфальт, спросила я. – Что он тебе сказал?

– Просил подержать над тобой зонт. Чтобы ты точно не смылась до конца концерта.

– Я сейчас так смоюсь! – начала было я, чувствуя, как бешено начинает биться кровь в висках.

Начала и замолчала.

Из главного подъезда концертного зала вышел Рихтер. Один. Вышел и опустил взгляд.

Рихтер шел мне навстречу, но смотрел себе под ноги, как будто там было что-то важное. Такое, что нельзя не разглядывать. А меня как раз можно. Ничего интересного. Он же сам от меня ушел. Сам. А я понеслась за ним через пространство и время. А может, через время и пространство. Кто его знает, что там было важнее, что на первом месте, а что на втором. С этими местами часто ничего не поймешь. Это в моей жизни на первом месте всегда был Рихтер. А в его, понятное дело, что не я. Иначе бы он остался.

Мне казалось, что эти секунды, пока нас разделяло какое-то расстояние, будут длиться вечно. И он никогда до меня не дойдет. Он не дойдет, а я буду стоять и ждать. И умирать от страха, что он пройдет мимо. Хотя как уж – пройдет? Ему же Вик все рассказал. Вик рассказал, а он передал мне зонтик. Я еще раз взглянула на звездочетов и русалок. Так вот ты какое – счастье.

Русалки улыбались настороженно, почти как я. Звездочеты опустили глаза, почти как Рихтер.

Что-то будет, что-то будет – выстукивали их сердца. А может, и не сердца вовсе. Может, кровь у меня в висках. Откуда взяться бьющимся сердцам у нарисованных фигур? А я еще была живой. Вроде бы.

Он подошел так близко, что я почувствовала запах его шампуня. И чего-то еще – горьковатого, терпкого, проникающего насквозь.

– Ангелина, ты не любишь обниматься, – сказал он, – но сегодня придется потерпеть.

Я хотела возмутиться, что за ерунду он придумывает, но через мгновенье оказалось, что я крепко прижата носом к его рубашке. И почему-то мне совсем расхотелось говорить.

Я думала, что увижу его и умру. Сначала. Потом я решила, что не увижу и умру. Был еще промежуточный вариант, несчастный и пораженческий, о котором не хотелось сейчас вспоминать. Но он, конечно, тоже вспомнился: не увижу и не умру.

А получилось так. Увидела. Осталась живой. И даже, кажется, успела услышать, как бьется его сердце. Что-то быстро оно билось. Да и мое тоже. Но это были их дела, сердечные, а не наши.

А мы ушли из времени и из пространства, или время и пространство ушли из нас.

* * *

Нас как будто накрыло волной и несло неизвестно куда, но мне было почти хорошо, а как было ему, я не знала. И чтобы заглушить тревогу, говорила без конца.

– Когда я говорю мальчишкам «нет», они почему-то предпочитают этого не слышать.

– А ты точно говоришь «нет»?

– Точнее некуда. Но это не самое плохое. Самое плохое, что, когда я пытаюсь сказать «да» тому единственному человеку, которого люблю, он тоже не слышит.

– Может, ты тихо говоришь?

– Или на другом языке, да? На женском. Взрыв эмоций и никакой логики – пойми тут, что имелось в виду.

– Я бы понял.

«Когда? – подумала я. – Когда уже это произойдет? Когда ты поймешь без всяких „бы“? Или не надо? Или все и так хорошо? Вот ты, вот я. Вот мы разговариваем. Час, два, три. Чего мне еще? А то вдруг все кончится, и мне останется только – даже не знаю что. Ничего хорошего».

И я решила, что могу сделать только одно – сменить тему.

– Это правда, что со временем желания меняются. Сначала я хотела, чтоб ты меня увидел в том платье. Потом хотела, чтоб ты меня увидел…

– Без того платья? – как будто испуганно перебил он.

Я кивнула.

– Как же я тебя ненавижу, – сказала и улыбнулась.

Он посмотрел странно.

– В смысле, тьфу – люблю, – быстро поправилась