– Тебе было хорошо?

– Конечно! – Машенька потянулась к Андрею, но он вежливо отклонил руку:

– А ты знаешь, что за все хорошее надо платить?

– Конечно, и сколько же? – подхватила игру Машенька.

– Триста рублей, овес ведь нынче дорог!

– Возьми, пожалуйста, в сумке, там как раз на пальто отложено.

Она смотрела, как он открыл сумочку, порылся в косметичке, вынул и пересчитал купюры, небрежно положил их в карман.

– Ну, чао, красавица! И он ушел.

Людка застала Машеньку на грани умопомешательства. Это и понятно, она еще вроде бы и ждала, надеялась, что шутка кончится как-то неожиданно, красиво, но умом понимала…

Людка сразу оценила ситуацию. Обняла наконец заревевшую в голос дуреху, насильно втолкнула под душ. Затем быстро собрала вещи – ее и свои, вывела из гостиницы, и они поехали куда-то на такси и оказались в каком-то скверике, в шашлычной, где Людка наконец позволила себе расхохотаться.

– Значит, принц обвел вокруг пальца, да?

– Людка, прекрати! – Машенька порывалась вскочить и уйти, но подружка властно ее осадила.

– Дура! – она не переставала хохотать. – Гляди, дура, сюда! – И она вытащила из кармана вчерашние суперчасы с компьютером. – Я утром почему спешила – хотела ему отдать, а теперь, ой, Машка, ой, умора – часы, значит, продал. Ты слушай, мы на них тебе такое пальтецо закатим, ведь меньше шести сотен за них не дадут – я людей знаю, не бойсь!

Потом они долго гуляли по Москве, поджидая поезд, и Людка, как могла, успокаивала Машеньку и, кажется, под конец успокоила.

В поезде (Людка признавала в таких поездках только СВ) они выпили чаю с печеньем и выключили свет. И еще долго шушукались в темноте, сидели в обнимку на одном диване, и Машенька ей что-то взахлеб рассказывала счастливым голосом, и они похихикали-похихикали, а после и заснули.

Санька – рыжий, а рыжим, бабка говорила, Бог помогает, если, конечно, нос не вешать. А Санька не вешает, знает, чё хочется. А отсюда какой вывод – будет Саньке удача в жизни, обязательно будет, не в Мареве же в колхозе загибаться. Мать, хоть и рыжая, а загубила себя, а Санька не станет. Да и мать – одно слово, рыжая – была рыжая, а теперь и не поймешь. Отца Санька в глаза не видал – как сел, так и исчез, корова его языком слизала. Ну и хрен с ним, деревенских тюрьмой не напугаешь – через дом сидят. А Санек не станет, Санек по морской части пойдет – эт факт, железка – через плечо четыре раза, и в ухо болт тому, кто сглазит, ясно! Глину месить – дураков нету, телевизор смотрели.

В Мареве название только – райцентр, один аэродром чего стоит: кукурузник садится – куры с поля в разные стороны бегут. А автобусом до Старгорода – шесть часов: через Борки, Шалды-Бодуново, Сусло, Пазарань, чтоб они все в своих болотах потонули. Нет, Санька в «Старгородской правде» вычитал – поедет в ПТУ на электрика судовых машин учиться, а там и в море. А в море – свобода, как «Машина времени» поет: «За тех, кому светит волна, за тех, кому повезло…», да? Да! Не создан Рыжий для болотины, только если клюкву собирать, а и ну ее к бесу, клюкву ту!

У Саньки на удачу морскую якорь на запястье наколот, на правой руке, на пальцах – год: единичка, девятка, семерка и вопросительный знак – девчонки любят отгадывать. И еще имя – «Санек», чтоб сразу, значит, ясно было, с кем дело имеешь. Они в школе наколки заделали – кто что; кто – перстни, кто – имя, а кто – сердце со стрелой – на любовь с первого взгляда. Баловство, конечно, никакого это отношения к ИТЛ не имеет, просто здорово было. Тушь, правда, расплывчатая попалась – якорь здорово получился, а «Санек» – портачка – буквы немного поплыли. Ну да бывает и хуже, когда гноится, положим, совсем не в дугу, а так – очень даже и браво смотрится, по кайфу.

Якорек, между прочим, его и выручил. Как на суд везли – Морячок увидал, спросил:

– Мариман?

– Не-а… пока нет – это на удачу морскую.

Не хотелось говорить, но ответил – страшно тогда было, как там осудят.

– Да ты не бойся, – понял его Морячок, – дальше Сибири не сошлют, – хохотнул, и уже серьезно: – У меня друг был, как ты – рыжий, теперь всё по лагерям. Ну, вали ко мне, будем по корешам, раз ты в мариманы собрался.

Под крыло, значит, взял, и вовремя, а то б Кол в шестерки записал. После суда в камеру затолкали, Кол-урка сразу пятку наставил – на пробняк: «Почеши-ка, малолеточка!» А Морячок своей кувалдой по пятке хрясь!

– Убери грязные, кент, мы с Санькой по корешам.

Кол сразу отвалил – против Морячка не с понта выступать.

Разобрались по нарам, задымили потихоньку в кулачок, завели разговор. Про баб, конечно. Но на сутках какие мужики – опойки да шелупонь вокзальная, для них все бабы – профуры. Они их и в хвост, и в гриву, но Морячок в такие разговоры не вступает – молчит. И Санек молчит – на ус мотает. У него-то все будет: вот корешок нашелся, найдется и девчонка – будет у них оно самое. У этих-то все позади – только вздох между ног, а у Саньки жизнь начинается. Главное, что из Марева слинял, а что попался – попался, с кем не случается. И с деньгами выкрутится. И любовь будет, и море – он точно знает, а за невезуху пусть невезушники базланят. Нет, Саньке повезет, потому что он – рыжий. Вот якорек-то выручил, значит – полный порядок.

Мужики наговорились, набахвалились, стали спать расползаться. Морячок его в свой Угол зазвал, бушлат под голову постелил: «Спи, Санек!» Санек и растянулся: по кайфу на бушлате! Перед сном уже шепотом рассказал ему, за что повязали.

Мать возражать не стала – все едут, пускай и Сашка счастья пытает. Дала триста рублей. До Старгорода доехать, приодеться, ну и на еду и фантики. Триста дала, а больше просить неудобно – не даст, нет у ней. Кто ж знал, что экзамены в ПТУ только через семнадцать дней начинаются?

Санек первым рейсом прилетел в Старгород, в семь тридцать. Послонялся-послонялся, пошел в ПТУ, документы на медкомиссию сдал, а ночевать в общагу не пустили. «Поступишь, – говорят, – дадим тебе место, а сейчас – нет. Поезжай назад в свое Марево». А что он там забыл – сороковник на ветер бросать? Решил в гостинице пожить, опять же и по городу походить – по кайфу! – лето. Но в гостиницу не пустили. Хорошо, в мотеле на выезде дали койку, пожалела его тетка. Снял на три дня. Два тридцать в сутки, с подселением. Жил там один паренек из Питера – Филипок. Встретил Саньку по-свойски, а че, Санька везде свой в доску. «Деревня, – говорит, – приехала покорять большие просторы!» Но не зло сказал, с юмором. Клевый такой паренек – джинсы «Левис Страус», варенка с накладными кармашками, мокасы «Адидас» и майка «Монтана» – строевой. А че, Санька в Питере был на экскурсии – там такие на каждом шагу – по кайфу живут.

Пошли вечером в бар. Филя портмоне с Нефертити у Саньки взял – на сохранение, как старший, он и платил. А че – не жалко. Портвейна взяли бутылку «Ереванского», потом еще одну, по кайфу пошло! Потом танцевали. Потом фирмачей целый автобус с экскурсии прикатил. Филя сразу к фирме прилип, ну и Санек с ним. Филя – шурлы-мурлы– по-английски свободно волочет. Платок им зеленый с цветками толкнул. Саньку скучно стало – потянул его в бар, но куда там – их уже водой не разольешь. Потом пиво пили из баночек и водку из «Березки». Потом что-то Саньку в голову въехало – обиделся, никто на него не смотрит, пошел, в фонтанчике искупался, а иностранцы набежали, стоят кружком, хохочут. Ну, он за ними со щеткой половой и погонялся. Потом менты повязали.