– Полин, баклажаны-то нашла? – кричала бабка Шура по ту сторону калитки.

Мама отдала ей пакетик с семенами и спросила:

– Как внучка-то?

– Не знаю! Пока ешчо на похороны никто не позвал.

– Ой! Баб Шур! Ну что ты такое говоришь-то!

– А чо говорю-то – праздник завтрева великий.

– Какой праздник?

– Как жа! Священномученника Петра, митрополита Крутицкого! – старуха поразилась нечестивости и непросвещенности мамаши. – В этот день покойников поминают, на кладбище ходят!

– Да? Так ведь не Родительская же?

– Вы, городские, ничего не знаете! Что ж еще, как не Родительская?! – удивилась та и побрела к себе домой.

Что касается религиозных убеждений местного и присоединившегося к нему населения, то они тут в высшей степени странные. Хоть в православии каждый день праздники, но Великих (больших) всего несколько в году. Насколько мне известно, 10 октября не может быть ни Рождества, ни Вербного воскресенья, ни Сретения, ни Пасхи. А у Шуры с ее подругой-старостой Клавдией завтра, в понедельник, намечалась Родительская суббота.

Года три назад в Страстную седмицу, в самые строгие дни Великого поста, жители деревни смотрели на маму изумленными глазами, когда она сказала, что сегодня уже нельзя есть мясо.

– Это как нельзя? Эва?! – грубо говорила Клавдия. – Когда ж можно-то?

– После Пасхи, – ничего не понимая, ответила моя родительница.

– Вот чудненная! – прыснула бабка Шура и заколыхалась. – Сегодня Чистый понедельник, а значит, все, что есть в холодильнике, надо подчистить, чтобы этого не было.

– Съесть, значит, – пояснила староста.

– И что ж у вас в холодильниках?

– У меня колбаски любительской полбатона осталось, шматок свинины, два десятка яиц, трехлитровая банка молока... – Клавдия еще долго перечисляла, что было у нее в холодильнике, а в конце сказала: – И все это хошь лопни, но за сегодня надо срубать! Эва как!

– Да! – подтвердила баба Шура. – Потому что сегодня – Чистый понедельник!

После визита Николая Ивановича и бабы Шуры я ощутила потребность немедленно заняться чем-то полезным:

– Мам, давай наводить порядок, или я пойду на второй этаж работать.

– Нет, работать ты не пойдешь! Мы сейчас устроим костер очищения, как во времена чумы, – проговорила она и, надев резиновые перчатки, принялась выносить черное белье, сваленное в кучу посреди комнаты с постели порока и греха.

Мамаша решила устроить «костер очищения» на том месте, где мы обычно делали шашлыки – в самом центре участка. Она обдала тряпье бензином, поднесла спичку, и пламя мгновенно охватило грязное белье, которое Николай Иванович категорически запрещал менять супруге вот уж в течение года и на котором еще полтора месяца назад вместе с ним спали двадцать кошек, увезенные теперь в Германию по вине ненавистной вдовицы.

Мама с неописуемым восторгом и наслаждением наблюдала за процессом, словно мысленно перенеслась в Испанию конца пятнадцатого века, где с особой жестокостью свирепствовала инквизиция, и чувствовала себя мучителем Торквемадой, коим было сожжено заживо более десяти тысяч человек на искупительном огне. Она с упоением смотрела на пламя, будто в нем горело не постельное белье мужа-изменщика, а сам изменщик со злостной прелюбодейкой Эльвирой Ананьевной.

Когда огонь погас, родительница моя еще попрыгала на пепелище, словно этим своим действием окончательно растоптала старых развратников.

До вечера мы наводили чистоту в доме под монотонные песни деда Станового. Голова от его «тру-ля-ля» и «тра-ля-ля» разболелась не на шутку, и я наконец, оставив маму любоваться новым огородом, поднялась на второй этаж, твердо решив написать план нового романа. В памяти еще были свежи слова Любочки о том, что Кронский на неопределенный срок собрался в Тибет, я – в деревню, у Мнушкина творческий кризис, Кабздецкий в запое, что работать ей совершенно не с кем и что она вообще собралась уволиться и заняться написанием «нетленки».

Наконец-то после долгого перерыва я включила компьютер и задумалась. О чем бы мне таком написать в этот раз? Вроде бы я осветила в своем творчестве и тему страстной любви закомплексованной девушки из автомеханического техникума к зрелому мужчине в «Убийстве на рассвете», и тему неземной любви, предательства и измены в моем последнем творении, и раскрыла образ рокового мужчины в одноименном романе, и о неоправданных надеждах все было мною написано, и о прелестях любви в летнее время года...

Может, у меня, как у Мнушкина, наступил творческий кризис? Нет, я этого не переживу!

На экране проплыла заставка «Работай, бестолочь!», и меня вдруг осенило! Я ведь в деревне! Нужно использовать эту ситуацию! Что, если написать трогательную пасторальную историю о любви доярки и механизатора? Или нет – лучше героиня будет птичницей – это куда романтичнее, а он – пастухом. В качестве прототипов я решила использовать Лялю и Афанасия (естественно, в более смягченном, так сказать, обработанном виде).

И только я успела напечатать жирными буквами «План», как вдруг экран монитора неожиданно погас.

– Катастрофа! – кричала я, в ужасе сбегая со второго этажа. – Кошмар!

– Да что случилось-то? – выпучив глаза, испуганно спросила мама.

– Мой компьютер умер! Все! Конец всей моей творческой деятельности! – Я находилась в состоянии, близком к истерии.

– Да свет вырубили! Тут это обычное дело, – заявила она, щелкнув выключатель.

Мой творческий порыв был грубо оборван. Утешало только одно – что с компьютером все в порядке и потерялось только слово «План». «Нужно будет на всякий случай вставить батарейку», – решила я и со спокойной совестью (потому что работа была прервана не по моей вине, а по техническим причинам), вышла в огород.

– Пойдем-ка, делом займемся! – важно сказала мамаша.

– Каким делом?

– За водой сходим, научу тебя печь топить, баню...

«За поваленными деревьями в ближайший лесок съездим, распилим, поколем, дровницу заполним», – додумала я.

– Бери ведро, что встала-то?! – И мы, громыхая ведрами, вышли за калитку.

В деревне Буреломы были какие-то ненормальные колодцы – модель «журавль».

– Тяни за цепь, – приказала мама, пристраивая ведра на полусгнившую низенькую скамейку, а я принялась тянуть цепь, перехватывая ее руками, до тех пор, пока огромное бревно не долбануло со всей силы по моей бедной голове.

– Уродина! Нужно же смотреть не вниз, а на бревно! Иди быстрее в дом, приложи что-нибудь холодное к своей безмозглой башке, а то шишка вырастет!

Так я научилась ходить за водой.

– Ну что, болит? – с беспокойством спросила мама.

– Пройдет, – отмахнулась я.