– Может быть, полгода, – предположительно протянула я, – может быть, год... А может, и того больше, не так ли?

– Ну, уж это как получится! – Она развела руками и чуть согнула ноги в коленях.

– А я все это время должна дом сторожить? Безвылазно?!

– Машенька, успокойся. Я через месяц буду тут. Чего уж там особо искать-то – вся эта Германия размером с нашу область, – теперь мамаша говорила утешающе-просительным тоном с некоторой примесью убеждения. – Каждый день буду тебе письма писать да телеграммы отправлять. Нет! По нескольку раз в день! – поправилась она. – Обо всех своих исканиях и результатах буду тебя извещать, ягодку мою ненаглядную!

– Хорошо, – рассудительно сказала я. – А если тебе действительно удастся разыскать всех своих кошек...

– Что значит – действительно? – она твердо верила в успех затеянного предприятия по розыску пушистиков в чужой стране с многомиллионным населением, языка которой не знала.

– Одного я понять не могу, как ты их перевезешь-то, двадцать штук через границу?

– Это тебе не яйца, чтобы называть их штуками! Это живые существа! А перевозка меня совершенно не беспокоит – Карл Иванович уже обо всем с кем надо договорился.

– Твой Нагоняй просто золото!

– Тьфу! Опять ты за свое! – рассердилась она и, со злостью поставив чашку с остывшим кофе на стол, поспешила вон со второго этажа.

Надо сказать, что весь день мамаша то пускала слезу по поводу нашего близкого расставания, то злилась из-за пустяков и убегала от меня, то нападал на нее совершенно необоснованный смех – одним словом, родительница моя нервничала – может, за меня душа болела, может, именно сегодня она осознала, что впереди ее ждет одна сплошная неизвестность, которая, вполне возможно, закончится разочарованием.

В промежутках между стенаниями, причитаниями, приступами злобы и хохота она говорила одно и то же:

– Нос за калитку не высовывай – сиди дома, а то на шею понавешаются и Ляля, и Кисляки, и староста, и бабка Шура. Еще чего доброго и соседка наша дражайшая попрошайничать начнет! С нее станется! В дом никого из местных не пускай. В райцентр часто не мотайся. Если все же решишь поехать, не забудь постройки на замки закрыть. Все подчистую вынесут! В позапрошлом году стоило на день в Москву уехать, как братья Шпунькины через забор перемахнули, стекла из теплицы вынули, а на подхвате Ляля уж тут как тут. Это мне Нонна Федоровна рассказала – она своими глазами видела!

Последний день наедине с мамой закончился тщательным мытьем коридора при свечах – потек холодильник. Свет давать никто не собирался.

– Нет худа без добра! – с энтузиазмом воскликнула моя родительница, выжимая тряпку над тазом. – Хоть холодильник разморозили!

С самого раннего утра мы с мамашей, приложив ладони козырьком ко лбу, стояли на лавке и глядели вдаль, ожидая Власа, словно две статуи в лучах рассвета.

В одиннадцать часов его иномарка цвета мокрого асфальта припарковалась прямо перед калиткой, и я как оголтелая помчалась ему навстречу. Кинулась на шею и дала волю чувствам.

– Машенька, что с тобой? Ты плачешь? Дорогая моя! Кто тебя обидел?

– Нет-нет, Власик, – хлюпая носом, проговорила я. – Это от счастья.

– Если б я знал, что ты так скучаешь, приехал бы вчера. А что это у вас фонарь над крыльцом утром горит? – удивился Влас.

– Свет дали! – восторженно завопили мы с мамашей в один голос, радуясь так, будто родительница моя нашла всех своих увезенных в Германию кошариков, а я тому, что в мою честь дали салют на Красной площади.

Мы пошли доставать продукты из погреба, а Влас – из машины.

Накормив зятя, мамаша сначала робко намекнула, что ей бы совсем неплохо было оказаться в Москве пораньше денька на два, а свалив тарелки в раковину, она отчетливо заявила, что ей просто необходимо оказаться там завтра:

– Мне нужно снять с книжки деньги, а завтра пятница, – тараторила она, – в субботу сберкассы работают только до четырнадцати часов, рубли еще нужно на евро обменять. Я ничего не успею, если ты, дорогой зятек, не доставишь меня завтра в Москву, – заключила мама и, заметив растерянный взгляд «дорогого зятька», добавила: – Власик, я ведь не какая-нибудь фурия, я понимаю, что у вас с Маней медовый месяц, что вы тоскуете друг по другу, но я уеду, и делайте, что хотите, а сейчас вы оба должны войти в мое положение.

– Конечно, Полина Петровна. Я все понял. Завтра рано утром я отвезу вас в Москву.

– Ну не муж тебе, Машка, достался, а золото! – мама ликовала, а мы решили хоть немного побыть наедине и отправились гулять.

Пока дошли до речки, местное население умудрилось лишить «мое золото» пачки сигарет – на пути, словно фонарные столбы на Арбате, через пару метров стояли как вкопанные Ляля, Афанасий, Кисляки, бабка Шура со своей подругой – старостой, одним словом, все, кто был способен выползти из дома. Даже Валентина заметалась, встала было у бывшей избы своего родственника Славика Шпунькина, но завертелась, закрутилась на месте, а потом как пустится через дорогу – передумала, видать. Клавдия с Шурой не курили и, естественно, сигареты им были ни к чему, поэтому Влас вдобавок был ограблен на сто рублей – старухи слезно попросили у него на хлеб и завели песнь о том, что всю жисть они в колхозе пахали, света белого не видали, а пенсии не хватает на пять дней проживания!

Мы поспешили свернуть на проселочную дорогу, что разделяла раскинувшееся за рекой поле, где теперь вместо пшеницы, ржи и овса рос чертополох вперемежку с очень странным растением высотой метра в два, а то и больше, напоминающим гигантские грибы-поганки бежево-соломенного цвета.

– Наконец-то мы одни! – Влас облегченно вздохнул и приклеился своими губами к моим.

В этот ответственный момент позади раздалось:

– Любовь прямо как в кино, блин! Прямо как у нас с Лялькой! – издалека начал Афанасий. Видимо, сигарет им с Лялькой показалось мало.

– Вы что-то хотели? – еле сдерживая злость, спросил Влас.

– Знаешь, блин, у хорошего человека не должно быть больших запросов и желания обогатиться. Если, блин, они есть в человеке, это уже, блин, не человек, а сволочь! Если вот заглянуть в историю... Взять, к примеру, блин, древние времена...

– Так вы пришли посмотреть, как мы с женой целуемся? – с сарказмом уточнил Влас.

– Ну, что вы! Я просто... Так... Мимо шел...

– Вот и идите!

– Загвоздочка одна есть, – замялся Лялин супруг. – Я все про хорошего-то человека, блин. Ведь у него, у хорошего-то человека, запросы маленькие. Он же не сволочь, блин, какая-нить! Пожертвуйте для бедных хороших людей сотенку! – наконец разродился Шпунькин.

Влас дрожащими от ярости руками вытащил портмоне из внутреннего кармана, протянул Афанасию сто рублей и раздраженно проговорил:

– Вот возьмите и передайте остальным, что ни сигарет, ни денег у меня больше нет!