Ребята все время тихо сидели на подушках на полу в углу комнаты и внимательно слушали. Когда услышали про бомбы, сразу вскочили, заговорили. Ксюша кинулась к отцу. Эмма заплакала. Андрей крепко обнял своих девочек. Пока все обошлось. Алла пододвинулась к побледневшему Матвею. Елена содрогнулась, происшествие с ней – цветочки. Егор укрепился в желании уйти из института.

Сергей Зимин всю жизнь любил, когда поставлены все точки над «и».

– Егор, скорее всего, весь этот ужас связан с институтским заказом. Признайся, ты что-нибудь знал? Почему не поделился? Мы бы хоть охрану для ребят наняли.

– Опять Вы меня обижаете, Сергей Александрович. Не мог, не имел права ничего рассказывать. Всех, кто работал над заказом, негласно охраняли, это уж Василий Ильич постарался. Не имел права никому ничего говорить, но все же одному человеку рассказал – моей любимой теще Наталье Алексеевне. Она полтора года охрану всех детей, всей великолепной семерки, оплачивала.

– Наташенька, – Яков Михайлович прослезился.

– Наташка, твою мать, если, когда обидел, прости дурака. До смерти за тебя Бога молить буду. – Сергей Зимин поцеловал Наталье руку. – И ты, Егор, прости. Знаю, что ты мужик, что надо, но дурной характер, сам знаешь…

Пока суть да дело, Лиза с Ларой собрали чай. Почему-то очень хотелось пить. Все уселись за стол, наступило затишье, Елена привалилась к Егору и почти заснула. Разбудил ее телефонный звонок сотового Василия Ильича. Он обратился к отцу Аллы:

– Леонид Тимофеевич, два часа назад Плахотнюк застрелился. Вы сами все расскажете или Николая Николаевича дождетесь? Он уже подъезжает.

Андрей насторожился. Николай Николаевич – это тесть. Выходит, без него дело не обошлось. Все-таки тесть – сволочь. Мало того, что его подставил, это понятно, но Романшина-то за что?

Андрей предвидел, что с приездом тестя у него начнется очередной взрыв мозга, поэтому набрался наглости и спросил у Егора, нет ли у него чего-нибудь, чтобы снять стресс. Зимин хлопнул себя по лбу: давно пора. Мужчины занялись спиртным, а Лиза с Ларой вытащили из холодильника все, что хоть как-то походило на закуску. Напряжение стало спадать, зазвучали шутки и смех. Ильичу все время звонили по телефону. После одного из звонков Ильич попросил минуту внимания.

– Свирский с Семечкиным дошли до администрации президента с жалобой на спецслужбы, которые не смогли предупредить сегодняшние происшествия. Мало того, что науку гнобят, так еще и людей, которые работают вопреки всему и делают много полезного для страны, сохранить не могут. Скорее всего, будет письмо от Академии наук в правительство с требованием разобраться в сложившейся ситуации и наказать виновных. Кстати, Свирский просил передать тебе, Георгий Викторович, чтобы ты заявление написал с просьбой о предоставлении тебе годового творческого отпуска.

Егор усмехнулся. Ну Свирский, ну змей! Почуял, что Егор может уйти из института, сразу очередную морковку перед носом повесил. У Мити лицо сделалось суровым. Неужели вся эта громадина – институт – ляжет на его плечи? Надо, чтобы Егор в институте остался. Если останется, поможет. Лиза посмотрела на мужа, поняла его опасения и шепнула на ухо: «Справишься!»

Андрей выглянул в окно и долил себе вискаря. В голове взорвалась очередная бомба. К дому по дорожке шел не только тесть, но и его мать – Любовь Петровна. Мать Андрей был рад видеть всегда, в любое время дня и ночи. Но… Карабас вел мать за руку, или, наоборот, мать вела за руку Карабаса. В общем, шли вдвоем, держась за руки, как влюбленные школьники. Это для Андрея стало шоком! Когда тесть с матерью вошли в комнату, Андрей увидел, что Ксюша заговорщицки переглянулась с бабушкой, усмехнулась и посмотрела на родителей. Жди сюрпризов.

Матвей обрадовался, что, наконец, появился тесть Андрея. Он должен прояснить ситуацию, а потом можно будет уехать. Матвей очень устал, да и Романшиным надо дать отдохнуть.

Слово взял Василий Ильич:

– Раз все собрались, кратко обрисую ситуацию. На заводе процент бракованных изделий составлял где-то десять процентов. Не много, не мало, средне. Андрей Евгеньевич посчитал, что много, и обратился к своему заму по режиму. У того все уже было схвачено. Преступники составляли акт, что бракованные изделия уничтожаются, а на самом деле уничтожали только корпуса приборов, все нутро переправляли в другое место, вставляли в новые корпуса с целью перепродажи за рубеж, сами понимаете, не лучшим людям на земле. Спецслужбы выжидали, не брали сволочей: нужно было отследить всю цепочку. Неделю назад всех взяли с поличным. Теневым главой схемы был Плахотнюк. Сам ничем не рисковал. Деньги получал на подставных людей. Случись прокол – хотел все свалить на Андрея Евгеньевича, но облажался, не понял, с кем связался. И последнее, что хочу сказать. От имени спецслужб хочу извиниться за, как говорится, доставленные неприятности. Хочу только добавить, что Елену Яковлевну спас наш сотрудник. Должен был работать лучше, не допустить форс-мажора, прошу простить.

– Теперь должен высказаться я, – начал Карабас, – во многом это моя вина. Я должен извиниться перед всеми, прежде всего перед Вами, Елена Яковлевна, и перед Вами, Георгий Викторович. Не знаю, кто там наверху тасует колоду наших жизней, но почему-то на Вас упало то, что должно было упасть только на меня. Тяжело это очень. Плахотнюк, сволочь, застрелился.

– Сам застрелился? – спросил отец Аллы.

– Сам, Ленька, сам, не дал мне долг свой по жизни выполнить. Не дал, сволочь, себя грохнуть.

– Колька, ну и слава богу, что не грохнул. Пора тебе все рассказать. Здесь самые близкие люди собрались. Решайся, Колька, решайся. Всю жизнь молчал, не дай бог, помрешь, Эмма так ничего и не узнает. На меня не надейся, я ничего не скажу.

– Стыдно мне всех своими проблемами отягощать, но так карты легли. Когда-то давно были мы с Ленькой молодыми, в институт поступили. Плахотнюк с нами в одной группе учился. Мы с Ленькой были из простых семей, это потом мы в нужном месте в нужное время оказались, а может, просто поумнее других были… У Плахотнюка отец в ЦК работал, тогда это было ого-го! Заоблачная жизнь с неограниченными возможностями. Не то чтобы мы с Плахотнюком дружили, просто иногда общались. Уже на последнем курсе как-то пригласил нас Плахотнюк к себе на вечеринку. Предупредил, что там красивая девушка Марта будет, гордячка, не дает. Короче, Плахотнюк хотел ее подпоить, а потом… Даже говорить об этом противно. Мы с Ленькой решили, что пойдем на вечеринку и постараемся Марту спасти. Пришел я к Плахотнюку, мы с Мартой посмотрели друг на друга и поняли, что это Судьба.

– Папа, почему ты мне этого раньше не рассказал? – Эмма заплакала.

Андрей прижал Эмму к себе, а Ксюша взяла мать за руку.

Николай Николаевич ничего не ответил и продолжил рассказ:

– С Мартой мы от Плахотнюка сразу ушли. Я институт окончил, первую зарплату получил и в тот же день Марте предложение сделал. Марта очень быстро забеременела. Как-то пришел домой, а у нас дома – Плахотнюк. Марта отбивается, кричит, а Плахотнюк ее изнасиловать хочет. Всю свою дальнейшую жизнь я жалею, что тогда Плахотнюка не убил. Марта не дала. Отсидел бы несколько лет, Марта с Эммой меня бы дождались. Дальше жили бы счастливо. А так… Родилась Эмма, все было хорошо. Домой я приезжал вечером на автобусе, Марта частенько брала коляску с Эммой и ходила меня встречать. И вот в один, самый черный день моей жизни, подъехал я к своей остановке, а там движение перекрыто и народ толпится. Я людей растолкал и вижу: лежит моя Марта на проезжей части вся в крови, мертвая, а какая-то женщина Эмму в коляске качает. – Николай Николаевич сделал паузу: нелегко о таком вспоминать. – Потом узнал: Марта поняла, что машина специально на нее едет, и коляску вперед толкнула. Это, Эмма, тебя спасло. Почему тебе раньше ничего не говорил? Спроси у Георгия Викторовича, каково это: любимую жену в одну секунду потерять? Разум помрачился, а ты, маленькая, плачешь. Тебе тогда семь месяцев было, еще грудная была. Что мне с тобой, мужику, делать? В тот же вечер пришла ко мне Валька, мы с ней до Марты шуры-муры крутили. Предложила, если я с ней распишусь, тебе матерью стать, только условие поставила, чтобы ты, Эмма, не знала, что ты ей неродная дочь. Я согласился, только со своей стороны предупредил, что, если замечу, что она к тебе не как к родной дочери относится, выгоню на раз. В среднем она ничего, тебе только добра желала. Дура, конечно, но это не ее вина. Ты – другая, умная, в мать, в Марту.