Вот так и эти. Старые меж собой счёты были для них ядовито живыми, а мир за пределами старых счётов – стерильно мёртвым. Они освоились в нём ровно настолько, чтобы дорога за порог не вела прямиком в ад – цены, магазины, транспорт, – а самые храбрые освоились среди местных кабаков, шлюх и гомосексуалистов. (Эмигранты вот тоже неплохо освоили парижское дно; об этом написан лучший роман Газданова.) Вполне непринуждённо они говорили: «айфон», «Интернет», зато в мучительное недоумение повергали их такие слова, как «евроко-миссар», «бархатная революция». Вежливо послушав про политическую практику XXI века, выборы, роль оппозиции, гражданское общество и движение волонтёров, группа повела себя так, что доцент Энгельгардт переключился на обзор сериалов. Они были убеждены – знали, да и всё тут, как сам Саша знал многие вещи, – что новое устройство мира можно описать в старых точных терминах, и если этого не делают, причиной может быть только злой умысел. Эксплуатация? Нежелающие платить вступают в схватку с неумеющими работать; лектору пришлось в одиночестве смеяться своей шутке. Классовая борьба? Ну, сказал Саша, гм… В постиндустриальном обществе классов в прежнем понимании больше нет. Частная собственность есть? уточнили у него. А классов нет? Либеральненько. («Либеральненько» – это уж он добавил от себя, прокручивая состоявшийся разговор в уме.) Будут ли революции? Будет ли война?

Со всеми затруднениями доцент Энгельгардт неизменно отправлялся к дяде Мише. Дядю Мишу ничто не огорчало; он не заходил в тупик хотя бы потому, что никуда не шёл. У всех вокруг были готовые ответы на любой вопрос, а дядя Миша говорил: какая разница, – и предлагал выпить чаю. Все вокруг, если уж открывали рот, винили других и искали оправдания себе, а дядя Миша никого не винил и ни в чём не оправдывался. Саша, под впечатлением, пересказывал ужасы преследования сельских священников, а дядя Миша кивал: «Было дело. Бросит паренёк родителей с голоду помирать и письмо в газету напишет: я, сын священника, порываю всякую связь с духовным званием. Учитель такой-то. Или вот наш брат, дворянин: брали фамилии жён и становились комсомольскими работниками. Посошков твой» —

– Иван Кириллович с двадцать третьего года по ссылкам!

– В двадцать третьем хорошо было. Архаика благолепная… Когда в Усть-Сысольск в ссылку приехали, два митрополита и я, начальство местного ГПУ представляться явилось… Сидим, пьём с дороги чай, а они, голубчики, входят: разрешите представиться. Один к владыке под благословение подошёл. Через десять лет, конечно, всё переменилось.

Неколебимо упорен и загадочен он был в нежелании говорить о своей работе в Думе и Временном правительстве. Он отшучивался, он отмахивался, он наконец сказал: «Парламентаризм вносит в политику торгашеский принцип свободной конкуренции и делает власть предметом спекуляций. Это всё английские идеи, их отношение к государству, желание торгаша, чтобы его оставили в покое и дали заниматься бизнесом. Отсюда столько договорных понятий в английской политической теории. Отсюда боязнь державности. Помнишь, как Расплюев говорил? – Саша не только не помнил, но, похоже, никогда не знал. – “Англичане-то, образованный-то народ, просвещённые мореплаватели”. Даже война в глазах английских государственных деятелей выглядит коммерческим предприятием».

– Гм. Вы и тогда так думали?

– Нет, тогда я так не думал. Не считай меня умнее и подлее, чем я есть, голубчик Энгельгардт.

– То есть теперь вы были бы на стороне царского правительства?

– На той стороне бессмысленно было быть. Как ты выберешься из ямы, которую сам же себе и вырыл? Нет, из таких ям не выбираются. – Дядя Миша включил чайник и стал пересыпать сушки из мешочка в белую тарелку. – А потом общественность и народ оказались ещё хуже своих старых руководителей. Про Временное правительство меня спрашиваешь… Милюков… Керенский… – Он уставился в окно, незавешенное и до скрипа отмытое. – Я не забуду картину этой трусости.

Отираясь в общежитии, Саша постоянно кого-то встречал, становился свидетелем споров и конфликтов, помог Бруксу дотащить до комнаты коробку с холодильником, а у дяди Миши вообще был на подхвате в разных хозяйственных начинаниях и всё думал: мерещится ему или профессор Посошков его избегает. Интеллигентный человек ведь не скажет в глаза «пошёл вон»… к сожалению, в ряде случаев – к сожалению… не скажет, а при встрече на лестнице поздоровается и улыбнётся. Гадай потом: это «пошёл вон» или «рад видеть, но тороплюсь», или «рад видеть, но говорить нам не о чем», или «я ещё не решил, что с тобой делать». А когда ты решишь? А как я узнаю? Трудно в определённом отношении с интеллигентными людьми.

Зато Фёдор повёл с ним работу по всем правилам. (Анархистам пропаганда всегда удавалась лучше консолидации, и надзирающие органы отмечали, что даже в нарымском крае ссыльные анархисты – «наиактивнейший и в то же время буйный элемент политической ссылки» – пичкают идеями анархизма молодёжь, вплоть до деревенских ячеек комсомола.) Не восприимчивее деревенской молодёжи, доцент Энгельгардт слушал внимательно и с сочувствием к личности оратора, которое тот мог принять за сочувствие к идеям. А дальше только по широкой дороженьке под гору: увлекаешься, теряешь бдительность, выбалтываешь всё больше лишнего и от идей переходишь к внутрипартийным дрязгам. Потому что не всё шло гладко в «Союзе пяти угнетённых».

– Вас пять человек, – с тоской сказал Саша, – а вы уже что-то промеж себя расследуете. Суд, небось, будет… Товарищеский.

– Нет, не товарищеский. Мы учли и изжили ошибки.

– …Я думал, что анархисты не признают суда.

(Лев Чёрный, расстрелянный в 1921-м лидер МФАГ, так и сказал напоследок: «Не признаю никакого суда, никогда не делал и не буду давать показаний».)

– Когда между своими, это не суд.

– А что? Пикник на обочине?

– Почему пикник? Выявление провокаций и провокаторов. Не понимаю, Энгельгардт, с чего вы так взбеленились.

– Это вот нормально, да? Провокации таким манером выявлять?

– Ну да. Ну а как?

– …

– Социалисты каждый чих расследовали и правильно поступали.

Постоянно действующие следственные структуры возникли у ПСР в 1909 году, у РСДРП – в 1911-м, но ещё до этого существовала практика создавать под то или иное дело специальную следственную комиссию. Большинство таких дел было связано с людьми, которых партии, прогрессивная общественность и даже наше ставшее объективным время называли провокаторами, а охранка – полицейскими осведомителями. Правда бывает и на стороне спецслужб: потому что какой же, например, провокатор Роман Малиновский, член ЦК РСДРП и депутат Четвёртой Государственной Думы.

Когда В. Л. Бурцев, редактор «Былого» и Шерлок Холмс русской революции, сделавший охоту на предателей и полицейских агентов делом жизни – сделавший себе на этом имя, – познакомился и сошёлся с перебежчиком из вражьего стана Бакаем, в их беседах постоянно возникали недоразумения из-за терминов: «Я долго не мог усвоить, что сотрудник означает провокатор». (Бурцев, видимо, полагал, что и Департамент полиции должен именовать своих агентов провокаторами, подобно тому как в старинных мистериях дьявол восклицает я дьявол! я дьявол! а негодяй в старинных романах, чтобы уж точно не смутить никого из малых сих, появляется заклеймённый именем Скотинин, Негодяев и Развратин.)