Задача разоблачать предателей не сразу обрела привлекательность спорта и многим даже казалась тягостной; Бурцев со своими выступлениями против Азефа выглядел клеветником и посмешищем. Когда скандал всё-таки разразился, началась эпоха допросов, лжи, подозрений, истерик. Действия партийных следственных комиссий (самые известные: у эсеров – Судебно-следственная комиссия по делу Азефа и Следственная комиссия при ЦК по делу А. Петрова; у эсдеков – Парижская комиссия ЦК РСДРП по делам о провокации и Партийное следствие РСДРП по поводу сложения Р. Малиновским депутатских полномочий) атмосферу не оздоровили. ЦК ПСР сделало козла отпущения из Боевой организации, членов которой не пожелали даже выслушать. Парижская комиссия РСДРП, состоящая из меньшевиков, вперёдовцев и примиренцев, рассорилась с Парижской комиссией РСДРП, состоящей из большевиков и – special guest – Бурцева, а Бурцев дорасследовался до того, что рука об руку работал с тем самым человеком, которого должен был вывести на чистую воду. (Не он один. М. И. Калинин в это время в апреле 1914-го готов был подозревать скорее Ленина или Зиновьева, чем Малиновского. Ленин за Малиновского вступился всей своей мощью, хотя хорошо помнил прецедент Азефа и уверял, что не допустит «такой слепоты», как Чернов и прочие.) И если ловить и казнить предателей получалось не всегда, то не было недостатка в трупах другого рода: самоубийц, не вынесших подозрений и связанной с ними травли.

– Еели бы меня вот так в чём-то заподозрили, – сказал Саша, – а я ни сном ни духом… и потом бы сказали: извини, ты должен понять, такая ситуация… Я бы не смог по-прежнему. С этими людьми.

– Нервы, как у барышни.

– …

– Да шучу я, шучу. Не надо нас считать какими-то… животными. Как будто я не через это прошёл. Волками, бывало, друг на друга смотрим, кто постарше, – сами на себя в зеркало: шпик? не шпик? А главное, доказательств ни у кого никаких, и работать надо. А как работать? Если нет доверия? Берёшь и работаешь. Без вариантов.

После этого разговора доцент Энгельгардт сбегал в магазин и, не отлынивая, выпил с дядей Мишей и Кошкиным. Он чувствовал себя таким хрупким, как будто уже разбился на части, и думал: как странно, что эти двое поселились вместе.

Когда он вернулся в гостиницу ночевать, полковник Татев лежал на бильярдном столе (чего, конечно же, нельзя делать), лежал, раскинув руки, со стаканом под рукой. (И стаканы ни в коем случае не ставят на бильярдное сукно.)

Саша молча посмотрел и пошёл к себе.

Саша не решился наводить справки… нехорошо как-то, некрасиво, пусть, если захотят, расскажут о себе сами, пусть даже и наврут, что хотят… Саша не решился, а вот полковнику Татеву его верный vaio много чего наболтал. У фон Плау биография была образцово-увлекательная: Первая мировая, Гражданская, военная разведка, особый отдел, контрразведка, закордонная работа и промышленный шпионаж, полпредство ОГПУ то в Сибири, то в Средней Азии, то в Саратовской области, – где трудовой и жизненный путь старшего майора ГБ завершился в сентябре 1937 года. Послужной список Кошкина выглядел попроще, а петлицы и нарукавные звёзды – посерьёзнее. Подробных сведений о нём не было нигде. До ВКП(б) и Кошкин, и фон Плау были анархо-коммунистами, но вряд ли встречались. Фон Плау умер на допросе. Кошкин после ареста погиб при невыясненных обстоятельствах.

У Зоркого хорошо или не хорошо получалось служить нескольким хозяевам, но он это делал. Со своим значком клоун для XXI века и ночной кошмар для воскрешённых, он был бесполезен как осведомитель. А вот, например, провокации? Другое дело; можно было бы посредством Зоркого исполнить идеальные провокации, возникни в них у полковника Татева нужда. (А полковник, когда граждане и ответственные лица всё настойчивее интересовались, собирается ли ФСБ что-нибудь делать с нарождающимся революционным движением, не забывал подчеркнуть свою принадлежность к ну совсем другому отделу. «Нашёл кого спросить», – со смехом говорил он одному майору, второму майору и третьему (старшему) тоже; и вообще любому, кто сунулся. И многие совались? Да. Профильтровал Олег Георгиевич город, ничего не скажешь.)

Зоркий маялся на посылках, на побегушках, можно утверждать, что полковник Татев, давая поручения бывшему оперуполномоченному, держал в уме, что тот отчитается также перед Кошкиным и фон бароном и хорошо, если только перед ними.

Интересно так жить, постоянно иметь при себе двадцать вариантов развития событий, помнить, кому, что, при каких обстоятельствах и зачем говорил, к чему и по какой причине это привело, и правильно ли была определена причина – и не вышло ли так, что какое-то постороннее неучтённое влияние сильно эту причину исказило. А последствия? Последствия не должны разбегаться, как невоспитанные собаки.

Это даже не шахматы. Это даже не покер.

– Товарищ Татев…

– Да?

– Посмотрите, вот он. В сером костюме. Нас увидел, сейчас уйдёт.

– Он тебя знает?

– Конечно. Мы все друг друга знаем. Плохо, что они на легальном положении.

– Ты тоже на легальном положении.

– Зачем же вы сравниваете?

Полковник Татев и Зоркий сидят среди тёмных личностей в самом тёмном углу пивной напротив городского парка. Пивная разительно отличается от AMOR FATI. Это ещё не то заведение, где подонки общества собираются, чтобы обновить криминальную хронику, но уже не те тихие удовольствия, которые можно отнести к социально одобренным формам досуга. Одинокой девушке здесь было бы стрёмно, а к двум взрослым мужикам никто не станет цепляться.

– Зря мы так открыто встречаемся.

– Это ничего. Я не прячусь. Ты всё запомнил?

– Запомнил, да. Товарищ Татев… Вы мою докладную прочли?

– Это не докладная, Зоркий. Это роман в модном вкусе. Унылая правда жизни, которая уже на десятой странице приводит к утрате читательского доверия. Ты в тренде.

– Что?

– Не пиши больше… отчётов. Мне их хранить негде.

– …И как мне отчитываться?

– Ну не картинками же. В устной форме. Хотя, – полковник задумывается, – картинки – тоже хорошо. Фотографируй.

– Меня по-другому работать учили, товарищ Татев.

– А меня, по-твоему, кто учил? Делай, что говорят.

Они расстаются. Полковник Татев выходит на улицу, курит и озирается, прикидывая, куда пойти: прямо или направо, по склону вверх. По небу несутся быстрые тучки, а по влажному асфальту дороги – жёлтые листья, принесённые ветром из парка. В тучах уже проступает ноябрьский свинец. Листьев уже много. Ладно, говорит полковник сам себе и идёт направо. Телефонный звонок («что-что? понятно») меняет его планы. Он останавливает… всё-таки странные эти корочки нового образца: надо же додуматься так радикально поменять цвет; и внутри торжество технологий… останавливает машину. Едет на Тракторную. Но в дворике по адресу Тракторная, 10 нет уже никого, кроме Марьи Пет ровны. Которая сидит прямо на земле, привалившись к железной бочке, и горько плачет.