главе процессии шёл государь. Лишь по росту его превеликому, что возвышал его даже средь воевод, да по профилю узнал он царя. Ничем боле Иоанн не отличался от опричнины своей. Сопровождали его четверо человек. Со многих шагов видел князь, как государь держит совет всё с теми же лицами, что были на пиру, – Басманов да юноша, а вместе с ними князь Афанасий Вяземский да Дмитрий Хворостинин.

Всё отдалялись фигуры, и разговор их доносился короткими обрывками. Слова, произнесённые и без того низким тоном, уж вовсе не были слышны. И хоть не знал Иван, о чём толкует государь с советниками своими, уяснил вновь – ныне думы государя далеки от дел Кашиных.

– Уж выбрал царь великий слуг, что ближе прочих нынче при дворе. Как видишь, – с каким-то уродливым сочувствием вздохнул Булатов с неровной бородой, – не до тебя великому царю и князю всея Руси. И не до брата твоего.

От этих слов Иван взвился. Взгляд его в тот же миг преисполнился гнева.

– Не смей и говорить о том, чего не ведаешь, – сквозь зубы процедил Кашин.

– Да легче, княже, легче! – опричник взмахнул руками своими, унимая жестом пыл Ивана. – Тут во время службы нам было видение, будто бы оклеветали братца-то твоего. И мы, грешники, должны искупить вину свою, ибо поступились мы совестью своей на службе нашей нелёгкой.

Гнев на лице князя Кашина сменился замешательством.

– О чём же ты? – произнёс Иван.

– Так будто сам не смыслишь? – усмехнулся Булатов, да опричники подхватили смех тот.

– Нет в сердце моём жажды да стремления к тяжбе меж бояр за власть да любовь царскую, – Иван мотнул головой. – Жажду лишь суда праведного над братом моим.

– Что ж, жди суда праведного от Басмановых али Вяземского, – пожал плечами Булатов. – Ныне царь им вверяет боле власти, нежели кому-либо.

– Умолкни, Иван. Ты в шаге от заговорщества, – отрезал Кашин и боязливо оглянулся через плечо.

– А Басмановы, того гляди, и преступили ту черту, – просто ответил опричник, да и кашлянул, заглушив окончание своих слов.

Иван свёл брови пуще прежнего, но эти речи пробудили в нём странное влечение, с коим совладать не мог он ни разумом, ни сердцем. Заметив ту перемену, продолжил опричник:

– Ежели сердце твоё жаждет праведного суда, отчего же не жаждешь ты его для каждого из нас? Отчего же не жаждешь ты праведного суда над самими Басмановыми хотя бы? – спросил опричник.

Уже не преграждал пути он Кашину к лошади, да тот и не шёл к ней. Медленным шагом расхаживал он по скрипучему снегу, не сводя взгляда с князя.

– Али есть за ними что, за что судить их? – спросил Иван и тотчас же обернулся через плечо.

– Так тем и служим государю, что сыскиваем воров да прегнуснейших предателей великого царя и отечества нашего, – с усмешкою ответил мужчина, переглядываясь с иными опричниками.

Те вторили улыбками да переглядывались меж собою.

– Отчего же сами не доложите государю, что подобрались к нему лукавые? – спросил Кашин.

– Так, княже, иной раз благое дело со стороны сочтётся великим злодейством, – чуть ли не с печалью вздохнул Булатов, почёсывая бороду. – Ведь что сочтёт великий государь, коли изложу я ему доводы свои? Не иначе, жажду власти лишь да положения Басмана этого проклятого. Не станет он и слушать да велит за ревностную зависть заковать в железо али вздёрнет, а то и похужее что. То ли дело, благородный князь Кашин обличит злодея! Не имеешь же ты никакой выгоды с того!

– Складно излагаешь, – вздохнул князь, – да уж второй день жду, кабы обратиться к государю о судьбе брата моего, да всё без толку. Видать, пиры с любимцами своими во главе ныне у царя.

– То-то нам и на руку, – усмехнулся опричник. – Нынче пир будет в честь святого праздника. Гойда, ты и объявишь, да при всех, что Басманов сущий вор?

– Так доводов до того нет у меня… – вздохнул Кашин.

– Так есть они у нас, – опричник потёр руки свои да жестом велел наклониться ближе князю. – Что, дескать, окажется, что краденое сыщется в покоях опричника его любимого али сынка его?

Понизил голос он настолько, что Иван едва мог слова различать, да как дослушал, отпрянул он от опричника, едва ли не с ужасом на лице.

– Неужто?.. – спросил Иван.

– Всё так, княже, всё так! – кивнул Булатов.

* * *

Плясуны дурашливо кружились в ритме музыки, что лилась от гуслей, балалаек да дудок, заводные трещотки стрекотали, заглушая скверные мысли. Пестрящий хоровод клубился атласными лентами да мелкими бусинами из крашеного дерева и меди.

Подле государя занимали места князья Хворостинин, Вяземский да Басман-отец. Опричники ближнего круга государева вели меж собою прешумную беседу, в то время как Басман-сын резвился средь ряженых дураков. Фёдор вступал в пляс со скоморохами, и удаль его молодая раскрывалась во всей красе. Лёгким шагом, точно и не касался он вовсе земли. Среди ярких масок с искривлёнными минами лицо его, белое и живое, обрамлённое волнами чёрных как смоль волос, то отворачивалось, уклоняясь от шуточных выпадов, то вновь обращалось ко свету.

Как музыка стихла, дабы смениться новым размерным ладом, Фёдор запрокинул голову, убирая с лица пряди, глубоко вздохнул, переводя горячее дыхание своё. Уж не танцевал да лишь насвистывал мелодию, коей занялись гусляры. Подойдя к столу, Фёдор поднял чашу с вином да сел спиной ко столу, закинув ногу на ногу. Поднеся питие к губам, он припал к чаше и испил из неё большими глотками. Бросил взгляд он через стол, выглядывая своего друга-чужеземца. Улыбка тотчас же озарила его лицо – немец знал толк в винах и хлебал так, что не уступал опричникам.

Фёдор обернулся вполоборота, оглядывая застолье, да и взглянул мельком на государя. Иоанн сидел на троне. Роскошная шуба ниспадала на пол. Густой мех теплел лоснящимися отблесками в свете факелов да свечей. Руки его покоились на подлокотниках. На перстах величественно мерцали в горячих отблесках крупные камни в золоте. Взгляд Иоанна хранил многое молчание, но выражение лица не было ни мрачным, ни удручённым, каким государь становился ближе к вечеру, снедаемый тревогами. В этот вечер государь был покоен и даже весел. Порою тот или иной куплет пропевал он вместе с остальными, но лишь вполголоса, низко и тихо, не предаваясь той забаве сполна.

Много более увлечён был царь созерцанием сего веселия, оттого и преисполнялся благодатной радостью, что несло с собою и сладкое вино. Следил государь и за разговором Басмана, Хворостинина да Вяземского – всё спорили меж собою, даже в пустословие впадали. Речи те улавливал государь вполуха.