приключений до сведения высших инстанций, должен был донести о сем по команде. Причина этой дуэли, как и большой части их здесь, была та, что один толкнул другого на улице – поссорились, подрались и проч. Точно как в Германских универс., редкий день проходит без драки на саблях или пистолетах, и редко студент не носит на лице памятника своего школьнического героизма. Трудно, может быть даже невозможно истребить этот дух рыцарства в здешнем университете, но должно бы, потому что много, очень много времени проходит у студентов в приготовлениях к дуэлям, в них самих и, наконец, в суждениях о достоинстве того или того подвигов по сей части; когда двое дерутся, тогда верно пятьдесят стоят и смотрят, а дерутся каждый день; после дуэли сражавшиеся мирятся, пьют, пьянствуют, гуляют, и, следственно, во всех сих обстоятельствах теряют время, ровно ничего не приобретая, кроме имени не труса между людьми, которых суждениями не дорожат люди, дорожащие своей пользою…

…У моего кухаря нет рубашек; как поступить мне в этом случае – здесь ли купить (после) или вы пришлете? Кажется, лучше первое. Благодарю же за белье, мне присланное, и за конфекты. Книги для тебя, Алекс., отыскиваются, и есть надежда, что доставятся в скором времени. Будь спокоен по сей части: твои поручения для меня священны – и как долг истинного моего почтения к тебе, и как долг просто.

Я обещал вам сообщать все, даже шалости моей Музы. Вот стихи К халату.

Как я люблю тебя, халат!

Одежда праздности и лени,

Товарищ тайных наслаждений

И поэтических отрад!

Пускай служителям Арея

Мила их тесная ливрея;

Я волен телом, как душой.

От века нашего заразы,

От жизни бранной и пустой

Я исцелен – и мир со мной:

Царей проказы и приказы

Не портят юности моей —

И дни мои, как я в халате,

Стократ пленительнее дней

Царя, живущего не к стате.

Ночного неба президент,

Луна сияет золотая;

Уснула суетность мирская —

Не дремлет мыслящий студент:

Окутан авторским халатом,

Презрев слепого света шум,

Смеётся он, в восторге дум,

Над современным Геростратом.

Ему не видятся в мечтах

Кинжалы Занда иль Лувеля,

И наша слава-пустомеля

Душе возвышенной – не страх.

Простой чубук в его устах,

Пред ним, уныло догорая,

Стоит свеча невосковая;

Небрежно, гордо он сидит

С мечтами гения живого —

И терпеливого портного

За свой халат благодарит!»

Элегия, законченная 23 декабря 1823 года, через шесть дней после отправки письма братьям:

О деньги, деньги! для чего

Вы не всегда в моем кармане?

Теперь Христово рождество

И веселятся христиане;

А я один, я чужд всего,

Что мне надежды обещали:

Мои мечты – мечты печали,

Мои финансы – ничего!

Туда, туда, к Петрову граду

Я полетел бы: мне мила

Страна, где первую награду

Мне муза пылкая дала;

Но что не можно, то не можно!

Без денег, радости людей,

Здесь не дадут мне подорожной,

А на дороге лошадей.

Так ратник в поле боевом

Свою судьбину проклинает,

Когда разбитое врагом

Копье последнее бросает:

Его руке не взять венца,

Ему не славиться войною,

Он смотрит вдаль – и взор бойца

Сверкает первою слезою.

2

Семья собирала «младшенького» в Дерпт основательно и со тщанием.

Шла переписка (частью через Воейкова) с профессорами и сотрудниками университета, чтобы с самого начала Николаю Языкову были обеспечены достойные условия проживания.

В конце концов договорились, что Николай остановится – по крайней мере, на первых порах – у Карла Фридриха фон дер Борга, секретаря дерптского окружного суда и преподавателя в Дерптском университете (русский язык), известного и как добрый, радушный и благородный человек и, прежде всего, как страстный пропагандист русской культуры, переводчик русской поэзии, как раз в это время завершавший работу над первой в истории антологией русской поэзии на немецком языке в своих переводах (к тому времени был издан первый том, а второй том вышел через несколько месяцев после приезда Языкова). Мощнейший юный талант он готов был принять с распростертыми объятиями. Кроме того, он брался заниматься с Языковым немецким языком – что было очень важно.

Когда этот вопрос был улажен, то после всех обсуждений и взвешиваний Контора (в лице прежде всего двух старших братьев, мать и сестры принимали в этом обсуждении малое участие) постановила: роскошествовать Николаю совсем ни к чему, он должен вести сдержанную, без излишеств, но и без тягостной нужды, и. следовательно, ему будет выплачиваться вполне пристойная, но не чрезмерная (по понятиям семьи Языковых) сумма ежегодного содержания порядка 6000 рублей ассигнациями в год.

Вероятно, братья поразились бы, узнав, что большинство студентов умудряются существовать на суммы, не превышающие 500–600 рублей ассигнациями в год, включая жилье и питание, и вполне пристойно живут… А еще больше изумился бы, вероятно, сам Языков, скажи ему кто, что этой суммы ему будет категорически не хватать и что братьям сверх оговоренного содержания придется то и дело гасить его довольно крупные долги. Он-то был настроен по-боевому, уверенный, что со всем справится…

Впрочем, обо всем по порядку.

Николай Языков прибыл в Дерпт 5 ноября 1822 года.

На следующий день он пишет брату Александру:

«Я прибыл сюда вчера в полночь; утром, по долгом искании, нашел Борга, который принял меня как родного и с которым я надеюсь заняться порядком. Наше (т. е. мое) путешествие было не совсем благополучно, особливо для меня: во-первых, мы простояли 12 часов в Ямбурге по причине остановки льда на Луге; во-вторых, со мною случилось то, чего еще ни разу не случалось по здешнему тракту. Вот в чем дело. Дилижанс забыл меня ночью в Геве, откуда