я вынужден был верхом 22 версты догонять моих товарищей; признаюсь, что никому не желаю иметь в жизни такую донкишотовскую ночку.

Не с мечем, не в броне – я летел на коне;

Конь был трясок и мал, но проворно бежал,

Я его торопил беспокойной рукой;

Ветер холодной (sic) в степи бушевал:

Он с ревом носился мятелью густой,

Он в глаза мне свистал, он три раза срывал

И катал по дороге мой шлем меховой.

Передо мной ехал мой вожатый, который весьма торопил своего коня, думая, что если опоздаем, то ему достанется еще ехать передо мною другую станцию; но, слава Богу, все кончилось благополучно, и я, как кажется, не простудился, несмотря на то, что имел хороший случай даже замерзнуть.

…

Кажется, я скоро научусь здесь по-немецки: все семейство Борга говорит только на сем языке и сильно желает говорить со мною. Может быть, мне здесь нужен будет свой человек, то я напишу к вам на следующей почте, ибо теперь еще ничего не решено».

Через несколько дней Языков пишет ему же:

«Я уже начинаю привыкать к немецкому образу жизни и, как бы то ни было, говорю по-немецки… …Книги, кои я просил прислать прежде, могут подождать благоприятнейшего времени, а теперь я желал бы получить: Образцовые новые со[чинения], одни стихи, Корнеля и обе поэмы Пушкина – для Борга. Очень жалею, что теряю еще время; кроме практики в разговоре по-немецки с моими хозяевами, я почти не приобретаю никаких познаний. Присылайте скорее мои книги, скорее и скорее. Чуть было не забыл вещь весьма важную в теперешнем моем положении: мне необходимо нужны Немецкие разговоры, пришлите и их при первой посылке.

Воейков сильно мне покровительствует: он предварительно известил о мне своих здешних знакомых и родню, которые меня принимают с разверстыми объятиями. На сей почте я пишу к Погожеву и посылаю ему новое свое стихотворение; ежели вы найдете оное достойным печати, то скажите Погожеву или сами потрудитесь отнести к Воейкову и засвидетельствовать ему мою глубочайшую благодарность.

Мой хозяин уже познакомил меня со всею своею роднею и со всем своим знакомством; из числа сих господ почти никто не говорит по-русски и один только по-французски: итак, с кем бы ни заговорил я, все польза, все практика. Теперь только дай мне Бог здоровья, а я, кажется, пошел на стать – вот что значит действовать решительно, – и я уверен, что тот (т. е. я), кто был в состоянии победить телесного человека и победил его, имеет полное право ласкаться блестящею надеждою на будущее: не так ли? не так ли? О, я теперь почти совершенно щастлив! Сердечно благодарен всем, кои подали мне смелую мысль переменить мою жизнь, вялую и унижающую внутреннего человека, на деятельную, благородную и прекрасную блестящими видами будущего! Я чувствую в себе большое преображение и радуюсь, что оно произошло в Дерпте:

Здесь человеку нет цепей,

Здесь ум божественный не скован,

И гений ласками страстей

И негой чувств не очарован!

Жена Борга очень хорошая женщина, телесно и нравственно; по вечерам я с ней играю в пикет (сделайте милость, не забудьте Немецкие разговоры), и опять благодарю Воейкова, что он рекомендовал меня в дом таких людей, с коими быть мне чрезвычайно приятно и которых характер меня восхищает. Мое пребывание в сем доме и учение немецкому языку (не разговорное) стоит только 1200 рублей в год…»

Словом, Языков в восторге, очарован и полон энтузиазма. Он очень быстро в совершенстве овладевает немецким – и немецкий язык, прежде так для него ненавистный, теперь у него в любимчиках. В письме брату Александру 5 февраля 1823 года (ровно через три месяца после приезда в Дерпт): «Поздравляю тебя с праздником, т. е. с истреблением отчаяния выучиться немецкому языку; это точно большой праздник и верно стоит Воскресения Светлого. Бодрствуй же, брат возлюбленный: немецкий язык