Лиса. Как ты думаешь, нас вычислили? Нас могут слушать сейчас?

Гоголь. Мне все равно. Правда. Мне все равно.

Лиса. Все наши стоны, все наши словечки, все то, что только для нас?

Гоголь. Клянусь тебе, это неважно. Но я думаю, что нас, скорей всего, слушают.

Лиса. Но как они узнали? Квартиру ты ведь снимал через Борьку?

Гоголь. Знаешь, если ступать на путь параноидальных допущений, придешь к выводу, что первым, кто мог им позвонить, был как раз Борька. Вся эта затея — нужна квартира для родственницы знакомой, а она сама не может — согласись, звучит как хороший повод для звонка им. Но я не думаю, что Борька нас сдал. Я вообще не хочу думать о том, почему нас слушают.

Лиса. Раз или два раза в неделю я выхожу в салон красоты. Тот факт, что, заходя в подъезд с этим салоном красоты, я прохожу мимо его входа и поднимаюсь наверх, в снятую для нас квартиру, отнюдь не лежит на поверхности. Для того чтобы его установить, нужно отслеживать публику в салоне, а никого подозрительного я там никогда не видела.

Гоголь. Теория красивая. Работает только в том случае, если исключить вероятность того, что у тамошних визажисток лейтенантские погоны. Послушай. Раз или два раза в неделю мы оказываемся в одном и том же месте. Ну один раз мне удалось уйти от наружки, пройдя через сквозные подъезды (если только они не играли со мной, показывая, что да, мол, ушел), ну два… Ну возникло у меня впечатление, что за мной сейчас не следят, но ведь это можно трактовать и как прямое доказательство того, что наша берлога найдена и поставлена на аудиомониторы. Скорей всего, им известно, что наши с тобой маршруты совпадают в районе улицы Серафимовича. Все, что дальше, — вопрос личного выбора товарища Муравьева.

Лиса. Ты думаешь, они были здесь? Трогали… нашу кровать? Видели наши… дурости? Люди в серых костюмах, в свитерах, в ботинках? Чужие, пахнущие ужасными одеколонами люди?

Гоголь. Давай не будем это исключать.

Лиса. И он… Он здесь был?

Гоголь. Я не знаю. Может, нас и не слушают, глупая! Не отстраняйся, иди ко мне.

Лиса. Они слышат наши тайные имена, они знают, что ты — медведь, они слышат, как мы копошимся, как говорим об оргазмах?

Гоголь. Маленькая, не бойся. Здесь никого нет. МГБ — пидарасы! Вот, слышишь, если бы они были рядом, они бы запротестовали, милая, не колотись.

Лиса. Мне холодно.

Гоголь. Тебе не может быть холодно… Не бойся, слышишь, не бойся! Слушай, вот слушай меня: я думаю, что никакого МГБ на самом деле не существует…

Лиса. Бгга. Это как?

Гоголь. Спокойно, слушай. Вот представь: действительно есть ведомство, со своими целями, своими интересами, охраняют порядок. Так в любой стране такое ведомство есть. Там работают обычные, нормальные люди, как вот этот опер, о котором «Эсбэшка» написала. Ну, ловят кого–то, ну, может, даже слушают. Обычные люди. Семья есть, дети, под гитару поют, на звезды смотрят. Чего их бояться? Это черное липкое чувство, в котором мы сейчас, Лиза, тонем, — это чувство не имеет к ним никакого отношения. Это чувство продуцируем мы. Ну да, у них — табельный ПМ, хорошая зарплата, пенсия, жилье. Ну да, стекла тонированные и морда внимательная. Но они — не страшные. Они обычные! Ну ты прикинь, вот про наши оргазмы слушать! Или, как ты меня с кровати скидываешь, писать! Ну? Серьезная работа?

Вся их страшность, всесведущесть — плод нашей паранойи. Перестанем бояться их — они перестанут быть серьезными. Ну что нам грозит? Вот по максимуму? Ну что? Тюрьма? Наркоты подбросят, и в тюрьму? Ну? Этого мы боимся? Того, что щами будут кормить и в камерах с парашей содержать?

Нет, мы трясемся от того, что они — ох уж это страшное местоимение, — что они все знают. Что они могут забрать у нас — нас самих. Что они одним сжиманием губ во время допроса нас раздавят. Что они видят нас насквозь, знают, что мы следующим скажем. А они — обычные семьянины, которые думают, как бы себе тачку поновей прикупить и с работы к жене пораньше слинять. Без нашего страха, этих липких волн…

Лиса. Но мне страшно.

Гоголь. Это — не плод их работы. Это — твоя паранойя. Изгони ее из себя, и нам ничто не будет угрожать!

Лиса. Всего один аргумент против. Сераковский, о котором ты рассказывал. Не моя паранойя его выкрала.

Гоголь. Послушай. Зигмунд Сераковский, Валерий Врублевский, Ярослав Домбровский — это… Это очень сложно. Они… были романтиками и идеалистами. Ну и дураками, конечно, они были. Они, как декабристы, — взялись чистыми руками ковать счастье на всей земле. Мотылек против танка… Лучше бы сидели и историю Великого княжества Литовского учили… Я одно тебе скажу: никакой необходимости их похищать не было. Их заговор изначально был утопией, романтической мечтой, в которую только они и верили. На них бы шикнуть, как на детей, сами бы разбежались… А потому я не знаю, что с ними стало и при чем здесь МГБ. Не знаю. Очень странная история. И все.

Лиса. И все? Ты говорил с вдовой одного из них. Вдовой. Его уже нет, а она — есть. Ничего не понятно, но его нет. С ней нет. Мне страшно. Я вижу, что и тебе страшно. Они тебя слышат. Не надо так, не надо. Можно, я оденусь?

Гоголь. Боишься, что они услышат тебя голую? Внимание! Елизавета надевает трусики! Они с трудом натягиваются на ее маленькую попку!

Лиса. Прекрати, медведь!

Гоголь. Елизавета затягивает лифчик! О, одна грудка вывалилась!

Лиса. Ну прекрати ж ты, ну!

Гоголь. Продолжаем репортаж для офицеров прослушки, которых нелегкая доля оторвала сегодня от жены и детей и бросила в пучину борьбы со шпионами. Блузка застегнута и одернута, но видели бы вы, мои знаменосные, тот вид, который открывается сзади! О, объект уходит! Объект заперся в санузле! Вот сейчас, родимые, я понимаю, какая сложная у вас служба: я ни черта не вижу, но вот эти сдавленные звуки, издаваемые впихиваемой в джинсы тугой попкой, просто сводят меня с ума! Как же тяжело вам, родимые!

Микрофон 4

Лиса. Да замолчи ж ты, медведина!

Наблюдаемые спешно одеваются и покидают объект. Гоголь напоследок кричит: «Не скучайте, товарищ офицер!»

Министерство госбезопасности

Протокол аудиодокументирования

объекта «Жилая квартира

по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7». 4 октября

Мл. лейтенант МГБ Геворкян А. М.

Появившись на объекте в 16.00 (дверь открыл ключом), Гоголь что–то долго делал на кухне: судя по характеру звуков, готовил ужин. Лиса появилась в 19.30, они прошли на микрофон 3, кушали. После ужина уединились в спальне (микрофон 1), где занимались любовью. После этого вели разговоры личного, интимного характера либо говорили о вещах, не имеющих информативной ценности и отношения к текущей общественно–политической ситуации. В частности, вспоминали детство. Ввиду отсутствия мотивов для документирования этих сведений, эти разговоры, интересные только им двоим, опускаются. После этого объекты заснули и спали всю ночь на объекте. В 08.35 Гоголь проснулся, чем–то гремел на кухне, затем, зайдя на секунду в спальню к Лисе, покинул объект, не разбудив ее. Лиса ушла с объекта в 10.30.