Вот этот клош с изысканной золотой ручкой, которым был накрыт мой завтрак и полетел в стену. Помялся немного, оставил вмятину на стене, но плевать. Я была зла. Нет, я была в ярости. Я целый час ждала, когда этот жирный индюк, бывший папин начальник, перезвонит, а он даже не помнит, что папа попал в аварию. Вернее, помял машину.

— Аварию я бы запомнил, — передразнила я и швырнула в стену ещё и книгу. Завыла, теперь уже от боли в плече — книга это не лёгкий клош.

Упав на кровать, закусила зубами подушку.

«А это не авария, это он просто помял машину, — стояли в ушах слова чёртова Кашалота, как его звали за большую голову и отсутствие шеи, а, может, и за что похуже, сейчас я бы не удивилась. — Нет, я подробностей не помню. Да и давно дело было. Ты у Стёпы спроси. Он наверняка помнит. Отец же его тогда учил. Да и сейчас Степан работает на его машине».

Степан, блядь! Сте-пан!

Я снова зарычала в подушку.

— Сбросить тебе номер? — паясничала я.

Развернулась на спину и уставилась в потолок.

Да засунь ты себе знаешь куда этот номер! Я и без номера задолбалась бегать от этого рыжего. И это из-за него между прочим я не дослушала отца в тот день, когда папа пытался мне что-то сказать о происшествии на дороге. Из-за него ушла. Сбежала! Поторопилась слинять, как только увидела, что вместе с другими мужиками с работы пришёл и этот урод.

И это он просто пришёл отца навестить! Представляю, что будет, если я сама ему позвоню. Если дам повод встретиться. Если выяснится: мне что-то от него надо. Я же точно знаю, что он потребует взамен.

Меня аж передёрнуло. Его потные руки. Улыбочка с прорехой. Живот.

— К чёрту Степана! И без него разберусь, — резко села я и, засунув в карман телефон, с тоской посмотрела на остатки завтрака.

Вздохнула. Как мило!

Жаль, что я заметила его так поздно, твой завтрак. Когда он уже остыл.

— Спасибо, Алан, — шмыгнула я носом, засовывая в рот последний кусок холодного омлета. Свёрнутый пополам блинчик был украшен ломтиком помидора и веточкой базилика. Базилик я тоже засунула в рот. Понимаю, что он тут был для красоты, но плевать. Теперь изо рта пахло почти ёлкой, но я его всё равно съела.

Боже, что же делать?

— Людям показываться на глаза в таком виде, я, конечно, пока не могу, — критически осматривала я в зеркале ванной своё отражение.

Поз глазами синяки. Распухший нос. И рана на груди, с которой Алан, очередной раз обработав, снял повязку, чтобы дышала, заживала некрасиво: отёчная, воспалённая, с запёкшейся кровью. Но если останусь в этой комнате, точно сойду с ума. 

Подняв слегка помятую крышку — Прости, Клош! Это я с расстройства, — погладила я вмятину и, накрыв грязную посуду, пошла вниз.

— Алан! А-ала-а-н! — кричала я раз двадцать, обходя первый этаж.

Но могла бы и не напрягать связки. Это было какое-то внутренние ощущение, но безошибочное — дом пуст. Я здесь одна.

Одна. Ни пленница. Ни гостья.

Я помыла посуду. Заглянула в холодильник. Разобрала посудомойку. Снова заглянула в холодильник.

Приготовить обед? А если ему не понравится?

Вид своих трудов, отправленных безжалостной рукой Алана Арье в помойку, вряд ли поднимет мне настроение. А за ним не заржавеет. Поэтому, решив не рисковать, я отправилась на экскурсию по дому.

По дому, что оказался изнутри намного больше, что снаружи.

Современный и старинный одновременно. Согревающий песочными оттенками стен и остужающий холодным каштаном мебели. Пугающий глянцевым блеском мрамора и словно приглашающий поваляться на мягких подушках диванов.

Он поражал неожиданными проходами, что вдруг открывались между комнат, завораживал корешками книг в стеклянных шкафах. Удивлял картинами на стенах, а ещё контрастами. Суровая брутальная мужская гостиная, аскетичная кухня и вдруг спальня с ангелочками и пышными розами, словно в будуаре какой-нибудь императрицы.

Конечно, я понимала, что эта спальня с зеркалами, пологом и гнутыми ножками кровати, скорее всего гостевая и нежилая. Но, положив ладонь на ручку приоткрытой двери, из которой так явно чувствовался запах мужского шовинизма, я так и не решилась её открыть. Ещё подумает, что я рылась в его вещах!  

Решительно закрыв дверь, я поторопилась вниз.

Но оказалось, эта лестница, что вела от хозяйской спальни со второго этажа на первый, заканчивалась не в гостиной, как та, у которой поселили меня, а шла ниже.

Я спустилась ещё на виток и в открывшемся коридоре потеряла дар речи.

Такой коридор легко мог бы претендовать на замок графа Дракулы, или дом семейки Адамс. В этом подземелье должны быть слышны стоны узников и шёпот неупокоенных душ. Лязг цепей. Стук деревянных башмаков. Скрежет засовов.  

И такой коридор очень подходил тому графу Арье, которого знала я.

Каменные стены. Сырые. Холодные. Зловещие. Светильники, стилизованные под настоящие факелы. Так мало света, что через десяток шагов и впереди и сзади стало одинаково темно. И странные звуки, что были едва слышны, но совсем не походили на эхо моих шагов, раздавались тихо, но вполне отчётливо. Вой? Стон? Плач?

Что это, чёрт побери?

 На этот звук, почти наощупь, как Дюймовочка в подземелье Крота, обмирая от страха и любопытства, я и пошла.

И, наконец, отчётливо его услышала.

Я остановилась.

Голос, мужской, низкий, красивый, но совсем не голос хозяина особняка, без аккомпанемента, а капелла тянул какую-то дворовую песню.

— Та девушка давно ушла с другим,

   забыть её ты сможешь, но едва ли.

   На то она и первая любовь,

   чтоб мы её с тобой не забывали!  — хрипло выводил неизвестный мне певец.

— На то она и первая любовь,

   чтоб мы её с тобой не забывали!.. 

Я покрутилась на месте, пытаясь понять откуда идёт звук. И удивилась: снизу?

Если отклониться к другой стене, то из-за поворота уже был виден яркий свет и хромированная лестница, что словно вела с мрачного средневековья прямиком на космический корабль. Но если бы не песня, я бы ни за что не заметила, что в самом тёмном участке этой стены есть проход.

Я сделала осторожный шаг внутрь, едва различив ступени каменной лестницы, и… вздрогнула. В кармане зазвонил телефон.

— Чёрт! То есть алло!.. Алло! — поторопилась я выйти обратно в коридор.

И голос, что я бы не перепутала ни с каким другим, спросил:

— Ника! Ника? А ты… где?

— Я? Э-э-э…

Святая инквизиция! Он вернулся? Он — вернулся!