Как на такое реагировать?

Хорошо, что не успел никак — сказанное относилось не ко мне. Я обернулся, и глаза застряли на Свете, про которую мы на время забыли. Луноликая, беловолосая, переливавшаяся игрой отблесков света, она стала похожа на подсвечиваемую прожекторами статую богини в музее. Потому что весь кошмар, имевшийся на ее теле, то есть все грязное, мокрое, текущее, измочаленное… отсутствовало. Напрочь. Разувшаяся и уже стянувшая с себя испоганенные кофту, водолазку и джинсы, теперь она расстегивала отяжелевший от впитанной влаги лифчик.

— Хочу постираться. И вам советую.

Света отбросила противно чвакнувшую о землю деталь туалета и взялась за последнюю. Тугие мячики, подкрепленные авансом загадочного взора, заколыхались, будто просясь пошалить. Руслан взбеленился:

— С ума сошла?! Оденься!

Назло мужу она грациозно вышла из спущенных трусиков и встала перед нами во мраке — нереальная, как тень отца Гамлета, и прекрасная, будто вышедшая из леса дриада, фея или другое какое мифическое создание. Руслан окаменел, как жена Лота, которая в свое время тоже нарушила обещание. Только горящие адским пламенем глаза… только рвущиеся мышцы… только скрюченные побелевшие пальцы…

Он явно не собирался терпеть сдавивший плечи позор.

— Я что сказал?!

Судя по состоянию и выражению лица, вдруг оживший парень намеревался действовать. Как? Опять же, судя по состоянию и выражению лица…

Мне бы под горячую руку не попасть.

— А что? — ответно взвилась девушка. — Принимай, чего хотел.

— Я не хотел! Ты не можешь — вот так…

— Он имеет право смотреть.

Я удостоился демонстративно откровенного заинтересованного взгляда.

— Я… запрещаю! — Руслан чуть не плакал.

Он не мог ударить женщину. Она это знала, потому и поступала так. У мужей, которые бьют, жены ведут себя по-другому. Или отсутствуют.

— А кто играл на меня?! Сама, что ли, себя проиграла? Проиграл — заткнись. Думаешь, приятно быть вещью, которую ставят на кон, Островский ничему не научил?

— Я не думал… Прости, вообще не понимаю, как это случилось, — пытался оправдаться Руслан.

— Как же, не понимаешь. Ты согласился на меня в качестве ставки, чего же хочешь еще?!

— Я не соглашался!

— Он не соглашался, — подтвердил я. — Это я согласился. Он предложил.

Это было жестоко, но я говорил правду. Было именно так. Нюансы крылись в интонации, но фактом всю жизнь считаются именно слова.

Руслан затих. Нагнувшись, Света собрала вещи в охапку и двинулась к речке, обжигая огнедышащим видом подпрыгивавших чудес.

Не глядя на Руслана, я сделал то же, что и она — принялся снимать и собирать в кучу грязное. Покрытое глиной из-под колес, а потом еще раз запачканное, намоченное и размазанное прижавшейся после падения Светой, оно могло быть просто подсушено и почищено… но не хотелось портить девушке триумф.

Руслан шумно выдохнул… и присоединился — руки начали освобождать корпус от стягивавшей сбруи спинных ножен. Потом он безмолвно разделся — тоже полностью — и хмуро зашагал с вещами к жене.

Я отправился вслед за ним. События, устроенные с моей помощью, стали развиваться по собственному сценарию. Оттого любопытному до рези в яичках. Почему-то вспомнились слова Льва Толстого: «И то, что мы называем счастьем, и то, что называем несчастьем, одинаково полезно нам, если мы смотрим на то и на другое как на испытание».

Трудно, очень трудно принять (не понять, а именно принять), что наш покой, наш рай — внутри нас. Намного лучше у нас получается ад, в этом мы все специалисты. Смирившийся кроткий Руслан шлепал по мелководью к супруге, логикой признавая ее правоту, но не соглашаясь с ней.

Три белых тела в ночи бултыхались по колено в ледяной воде, спины сгибались, замерзавшие руки усердно двигались. Одна за другой очищенные вещи отправлялись на прибрежные ветви, которые назначили вешалками.

Света вдруг выпрямилась.

— Почему человек никогда не успокаивается на достигнутом? — проговорила она, глядя куда-то вдаль. — Пока наша семейная улитка ползла себе потихоньку на вершину Фудзиямы, мир скакал в сторонке, как разогнавшийся заяц, а в душе боролись и продолжают бороться два ожидания, противоположных и абсолютно взаимонеприемлемых: спокойной радости до скончания века и пожара, в котором хотелось бы сгореть без остатка, отдав всю себя за мгновение и вознесшись на недосягаемые непредставимые небеса. Это нормально?

Кажется, вопрос обращен ко мне — об этом свидетельствовал оборот тела, чего я нисколько не желал, чтобы не нарваться на лишние неприятности. И вопрос оказался с подвохом. На непростой вопрос требовался ответ, который являл бы вершину простоты, иначе мы до такого договоримся…

— Более чем, — кратко ответил я.

Роман промолчал.

— Кстати, почему наша «гора» у японцев — «яма»? А наоборот? — попробовал я свести отдающий знобящим эхом спич в сторону непритязательного юмора.

Не получилось. Никто не прореагировал.

У меня работы было меньше всех. Оттерев куртку и брюки, я вернулся к костру, развесил вещи сушиться на окрестных кустах и быстро понял, что это неэффективно. Одежду нужно держать ближе к огню, чтобы высушилась, а огонь — дальше от кустов, чтобы ничего не загорелось.

Вынутым из валявшихся ножен кукри я нарубил длинных жердей-рогатин, воткнул их вокруг длинной нодьи и укрепил поперечинами. Рядом с моими перевешиваемыми вещами одежду развесил и подошедший Руслан. Затем я присел по-турецки прямо на холодный песок, а он расположился напротив, с другой стороны огня. Парень обреченно глядел вместе со мной (я — с удовольствием), как появившаяся из тьмы девушка порхает вокруг, занавешивая своим гардеробом последние пробелы деревянного стоунхенджа. Потом он раздвинул ноги, освобождая место — Света впрыгнула в уютную лагуну, ее спина оперлась на мужа, а руки окольцевали прижатые к груди гладкие колени. Сверху пристроился подбородок. Руслан обнял, и она превратилась в куколку волшебной бабочки, от шеи вниз спеленутой в кокон четырех ног и четырех рук.

В тело постепенно возвращалась жизнь. Тепло поплыло по венам, огонь потрескивал, и все взоры волей-неволей сошлись на нем. Конструкция из лежавших друг на друге бревен с пламенем между ними удивляла гениальной простотой, меня переполняло недоумение: почему так не делается повсеместно?!

— Как долго такое сооружение гореть будет? — спросил я, чтобы что-нибудь спросить.

— Всю ночь. Для того и старался.

Сидеть на земле было холодно. Я подсунул под себя ступню. Эта нога, на которой расположился всей тяжестью, быстро затекла и замерзла. Поворочавшись, пришлось сменить позу, пересев на корточки, причинные места при этом свесились, грустно уткнувшись в песок.