— Но ведь это рычанье съедающих друг друга зверей, — заметил Станислав.

— Это тебе так кажется, так как ты не привык к голосам свободных граждан дремучих лесов. Я их отлично знаю, этих гиппопотамов. Я две ночи охотился на берегу Нила на этих «сыновей ада и нечистой силы», как вежливо называют их арабы. В первую ночь мы несколько раз выстрелили из нашей лодки в лоб огромного зверя, но, как потом оказалось, пули засели в толстой коже чудовища и только раздразнили его. Вторая ночь была гораздо интереснее. Мы усердно выслеживали животное, не подозревая, что оно с своей стороны также весьма радо будет видеть нас. Гиппопотам бросился к нашей лодке с быстротою, которой от него и ждать нельзя было, принимая во внимание его размеры. Мы немедленно угостили его пулей, попавшей ему в самый лоб. Раненое чудовище в одно мгновение очутилось около нашей лодки и ловким движением челюстей расщепило несколько досок. Прежде чем лодка погрузилась в воду, мы успели пустить в чудовище еще пару зарядов. А затем мы очутились в воде. О, я отлично помню эту минуту! Это было презабавно! Мы к берегу, а гиппопотам за нами. Мы бросились в колючие кусты терновника, и он туда же. Так мы минут пять играли в прятки, пока не добрались до безопасного места. Там лишь мы поняли, что в кусты терновника могут бросаться толстокожие гиппопотамы, но не люди. От моего платья остались лишь живописные лохмотья, окрашенные кровью в красный цвет; а руки и все открытые части моей телесной оболочки совершенно лишены были кожи. Это было презабавно!

— Но вы убили, по крайней мере, этого нахала? — спросил Станислав.

— Я даже и этого удовольствия не имел. Животное истекало кровью, когда гналось за нами, и его прикончил спутник мой, нубиец, также страстный охотник. Он после подарил мне на память четыре огромных его клыка. Но я три вернул ему, а себе оставил один, весивший около пяти фунтов, и сделал из него вешалку для своего платья. Года два спустя я имел счастье видеть целое семейство гиппопотамов на суше. Это очень редкий случай, так как они лишь в совершенно безлюдных местах отваживаются выйти из воды на несколько минут; обыкновенно же пребывают в воде в полусонном состоянии или плавают, выставив ноздри на поверхность воды. Впереди всех шел тогда старый самец, который подымал свою чудовищную голову и бессмысленно водил глазами по ветвям деревьев…

За охотничьей беседой путешественники и не заметили, как на траве замелькали пурпурные блики восходящего солнца. Геолог задумался над определением периода, в котором они находились. Это было нелегко. Гиппопотамы живут и теперь, так что, с одной стороны, можно было предположить, что наступил конец их мытарствам и что они вернулись из далекого прошлого к настоящему. Но, с другой стороны, надо было убедиться, что те гиппопотамы, которые бродили в лесу, были современниками людей, а не принадлежали к третичному периоду. Растительность никаких указаний не давала. Она мало отличалась от современной южноевропейской. Объяснение могли дать только местные животные; но здесь не было ни одного такого, которое своим присутствием определяло бы время. Путешественники миновали болото, несколько речек и ручейков и наконец наткнулись на ряд опрокинутых деревьев. Их сломили не ветер и не старость, так как тут же белели среди мхов свежие пни, а сучья и ветви были так аккуратно отрезаны, точно над ними работал кто-то пилой или топором.

— Наконец-то мы среди людей! — воскликнул Станислав.

Геолог внимательно осматривал пни.

— Наконец-то! — продолжал обрадованный Станислав. — Совсем свежая работа, а где работа, там и люди.

— Увы! ты ошибаешься, — сказал профессор. — Эта работа произведена четвероногими.

— Как так?

— Да, четвероногими. Эти деревья подрубило одно из смышленнейших в настоящее время млекопитающих. Оно не умеет даже ходить как следует, но распоряжается всеми деревьями, находящимися вблизи воды, плавает как рыба, живет в воде и питается растительностью, но не травами и мелкими наземными растениями, а молодой корой, ветвями и листьями высоких деревьев.

— Как же оно, не умея ходить, взбирается на деревья?

— О, это животное действует проще! Оно подгрызает стволы, и тогда вкусные ветви сами падают к нему в рот.

— Бобры! — вскричал догадливый Станислав.

— Именно.

Присутствие бобров, так же как и гиппопотамов, не могло, однако, разъяснить загадку. Правда, они живут и в настоящее время, но они жили еще задолго до появления человека, еще в период плиоцена и даже еще раньше.

Профессор не ошибался. В нескольких сотнях шагов от того места, где находились опрокинутые стволы, лежало их еще множество. Все они лежали верхушками к воде, так как предусмотрительные бобры подгрызают их со стороны, обращенной к реке, так что, когда деревья падают, им удобнее и ближе общипывать их и переносить в воду кору и листья. На самом дне реки расположилось поселение бобров, охраняемое плотиною, выстроенною во всю ширину реки. Нельзя было вдоволь надивиться на эту плотину, державшуюся в течение веков, несмотря на постоянный напор волн. Вышиною плотина была 1 Уг сажени, длиною в 100 сажен. Ширина этого огромного вала у основания была сажени три, у верхушки же не менее одной.

Основание плотины составляли тысячи толстых, длинных, гладко подрезанных колод, вставленных вертикально в дно реки и соединенных ветвями, глиной, песком и землей. Повыше плотины построены были жилища бобров, «замки», вышиною около сажени и от 2–2 ½ сажен в окружности. В каждом таком помещении жила отдельная семья, состоявшая из отца и матери и нескольких детенышей. Жилищ этих было несколько десятков. Снаружи они имели вид некрасивых холмиков, а вход в них был подводный. Кроме этих жилищ, каждая семья имела еще свою ямку, вырытую на берегу, или, вернее, под берегом, и соединявшуюся с их домом подводной галереей в 1½-2 сажени длиною.

Эти подземные гнезда тщательно содержатся, выстланы сухим мхом и травой и служат спальней для старших членов семьи и для новорожденных, а также хранилищем съестных припасов на зимнее время. Всякий посвященный в жизнь бобров знает, как развито стремление к общественности у этих животных, как над каждым домиком работает только то семейство, которое будет в нем жить, но как зато все работы, касающиеся плотины, исполняются общими силами, а усердие и количество работников увеличивается по мере важности работы.

В несчастных случаях, когда, например, вода убывает или, наоборот, грозит затопить плотину, все работают без отдыха и проявляют поразительную смышленость и деловитость.

В интересах бобров, само собою разумеется, чтобы вода стояла всегда на одном уровне; но капризная природа попеременно огорошивает