их то избытком воды, то внезапным обмелением. И вот приходится то открывать запруду, то затыкать бреши, пробитые волнами. А сколько труда с доставкой строительного материала! Подрезанное дерево, случается, упадет далеко от реки. Тогда надо тащить тяжелое бревно по земле или залить землю водой и по ней сплавить его в реку. Если же этого сделать нельзя, то к такому бревну отряжается несколько бобров, которые общими силами спихивают его на более низкое место. Иногда, когда поблизости нет подходящих деревьев, бобры отправляются за полмили вверх или вниз по реке, высматривают дерево, подгрызают его, затем делят на части и, спустив на воду, гонят до самой плотины. При работе они пользуются своими крепкими зубами и передними лапами. Плавают они при помощи задних ног и лопатообразного хвоста, заменяющего руль.

Несмотря на обилие и тяжесть работ, они чрезвычайно чутки и ни одному животному не дают возможности близко подойти к ним. О всяком враге они знают уже, когда тот еще очень далеко, так как рассеянные по окрестности обитатели плотины издали дают знать свистом о малейшем подозрительном шорохе. Услышав эти сигналы, бобры принимают надлежащие предосторожности и в случае опасности бросают самое безотлагательное дело и бесшумно прячутся под водой. Все население не подает тогда никаких признаков жизни и погружено в глубокую тишину. Бобры не любят соседства других животных и выбирают обыкновенно самые глухие, пустынные места. Раз устроившись на каком-нибудь месте, они оставляют его лишь в крайнем случае. Поэтому одно жилище служит нескольким десяткам поколений; а для того, чтобы не оказалось перенаселения, родители выселяют взрослых детей и заставляют основывать новые жилища где-нибудь подальше, где нет недостатка в строевом материале и пище.

Бобры, впрочем, не тратят много времени на подыскивание подходящего места. Они не смущаются даже недостаточным количеством воды и победоносно выходят из этого затруднения. Они умудряются посредством проведения каналов обратить самый скромный ручеек в ряд болот и прудков. Они заливают водой совершенно сухие лужайки и опушки лесов для того, чтобы облегчить себе доставку деревьев к месту постройки. В случае же излишка воды, им опять приходится то копать рвы, то поднимать плотину в одном месте и опускать ее в другом. При всех этих многочисленных занятиях у этих удивительных животных находится еще время для игр и забав, и кто не видал резвящихся на берегу реки бобров, тот и представления не может иметь о том, какие картины можно наблюдать в глухой на вид и унылой лесной чаще.

Путешественникам нашим пришлось бы долго ждать указаний насчет периода, в котором они находились, если бы не зоркий глаз и охотничий опыт лорда Пуцкинса. Заметив несколько поломанных веток, на которые геолог не обратил никакого внимания, он предложил товарищам пойти за ним направо и скоро показал им широкую дорогу, вытоптанную, по-видимому, ногами каких-то крупных животных.

Множество ветвей, поломанных или пригнутых к земле, совершенно застилали дорогу.

— Здесь проходило ночью стадо слонов, — объявил лорд.

— Вы уверены в этом? — живо спросил Станислав. — Быть может, это опять какой-нибудь атлантозавр или крылатый ящер?

— Этих животных давно уже нет… И как не стыдно говорить о летающих ящерах, когда ты видел уже бобров и слышал гиппопотамов, — заметил профессор.

— Я убежден, что это слоны, — повторил лорд. — Я отлично знаю их нравы.

В это время невдалеке послышался треск ветвей.

— Так и есть, — слоны! — прошептал лорд.

— Уйдем отсюда! — воскликнул Станислав; но лорд зажал ему рот рукой.

— Тихо и смирно! От этого зависит целость твоей особы!

Через минуту из-за деревьев показались желтые клыки и темные, косматые туловища тянувшихся гуськом животных. Геолог с спертым дыханием пожирал глазами великанов, которые, тяжело дыша, с достоинством и сознанием собственной силы проходили мимо них.

Мастодонт

На лице англичанина выразилось недоумение.

— Эти слоны как-то непохожи на себя, — проговорил он.

— Потому что это мастодонты, — сказал профессор.

— Неужели? Вымершая порода?

— Да! животное из периода плиоцена!

Станислав тем временем считал проходивших мимо гигантов.

— Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…

Вдруг его счет прервало глухое рычание. Не успело оно заглохнуть, как среди мастодонтов поднялся невообразимый шум и переполох, и они беспорядочно рассыпались по лесу. Со всех сторон затрещали ветви; тяжелое дыхание, сопение, хлопанье ушами, трение тел о стволы деревьев, глухое мычание и отрывистый рев слились в один страшный, оглушительный шум.

Череп махайродуса

Путешественники поспешили укрыться за деревьями. Раздалось еще одно другое рычание, от которого кровь у них застыла в жилах, и наконец шум несколько утих. Но вдруг земля задрожала, казалось, от топота ног сбившихся в кучу великанов и застонала от ужасных криков, вырывавшихся из их пастей. В криках этих можно было разобрать и ужас, и гнев, и боль. Продолжалось все это около пяти минут; затем стадо быстро удалилось. Наступила тишина; только притихшие было от испуга птички вновь оживились и весело зачирикали. Вдруг до слуха профессора донеслось глухое, свистящее дыхание и какие-то движения в кустах, точно кто-то метался там. Они приблизились к месту, которое перед тем, вероятно, было свидетелем какой-то ужасной драмы, и увидели огромного мастодонта, который, опершись на передние две ноги и на два клыка, тщетно пытался подняться. Силы уже оставляли его, и смерть приближалась к нему быстрыми шагами. Из разодранной шеи обильной струей лилась темная кровь. Окровавленный хобот обернулся змеей вокруг раны, глаза умирающего животного с выражением тоски и муки смотрели вслед отдалявшемуся стаду, а голова его свешивалась все ниже и ниже.

Наконец он еще раз тяжело вздохнул, вытянул хобот и упал навзничь.

Вдруг Станислав заметил в нескольких шагах от мастодонта растерзанное, относительно небольшое животное. Его сразу трудно было отличить от темной коры пня, на котором оно лежало. Когда путешественники наши подошли к нему ближе, палеонтолог узнал в нем саблезубого тигра, или махайродуса. Эта великолепная кошка с ужасной пастью, из которой сверкали длинные клыки, кривые и острые, как сабля, была буквально искромсана и походила