Взгляд у нее опущен, словно она сильно устала или чувствует себя виноватой – неужели переживает за меня? За Нору Уокер, у которой нет настоящих подруг?

– Я вернусь еще до восхода солнца, – говорит Сюзи, словно желая подбодрить меня.

Но я не киваю ей в ответ, я чувствую только беспокойство за нее.

– Не думаю, что тебе стоит доверять им, – быть может, у меня паранойя, а может, это просто потому, что Оливер говорил, что он не доверяет этим парням, не знаю. Но, так или иначе, мне не хочется, чтобы Сюзи уходила с Реттом, да и вообще с любым из них.

Однако Сюзи улыбается и говорит, заговорщицки приподняв бровь:

– Они идиоты, я знаю. Но с ними весело, а я скучаю, – она подмигивает мне и наклоняется вперед, чтобы пожать мне руку.

Я открываю рот, хочу сказать, чтобы она с ними не ходила, но останавливаюсь, не сказав ни слова. Она все равно меня слушать не станет. И имеет право делать все, что захочет. Может, например, уйти и переночевать в хижине Ретта – мне-то она ничего не должна, верно?

Да, верно, однако этого мало, чтобы погасить беспокойство, которое грызет меня изнутри, давит на виски, болью отдается в затылке.

Я наблюдаю, как они удаляются по снегу, направляясь к озеру. Джаспер плетется последним, все еще держа в руке опустевшую бутылку из-под виски. Кострище продолжает тлеть, наполняя воздух запахом пепла, и я внимательно прислушиваюсь, как успокаиваются деревья. Они вновь погружаются в сон, пряча глубже под землю корни, мягко покачивая еловыми лапами.

Интересно: а не звуки ли деревьев пугают парней по ночам? Что, если это именно их они слышат, когда лагерь погружен в тишину? Вот тебе и голоса, которые, как им кажется, преследуют их. Или здесь все-таки что-то другое? То, что гораздо, гораздо хуже?

Нечто такое, о чем они не хотят – или боятся – говорить.

Я чувствую, что начинаю замерзать, у меня в голове скопилось слишком много вопросов, и мне вдруг не хочется больше оставаться одной в этой темноте. Я поворачиваюсь и направляюсь к дому, пробираясь через снежные сугробы между деревьями.

До выхода из леса остается лишь несколько метров, и тут у меня появляется ощущение, что за мной кто-то наблюдает.

Мое сердце моментально пускается вскачь, глухим барабаном пульсирует в ушах, сигналя тревогу. Здесь неподалеку кто-то есть. Я резко останавливаюсь и смотрю сквозь ели вверх по склону, готовая в любой миг сорваться с места и бежать. Назад, к озеру. Если понадобится, то даже в лагерь.

Но затем я вижу.

Оливер.

Сиси Уокер родилась зимой, под бледной Альпийской луной.

Возможно, слой мягкого снега, приглушавший все звуки, был причиной того, что ее мать не плакала и не кричала во время родов. А может быть, дело в повитухе, которая была совершенно глуха на одно ухо.

Но как бы то ни было, с самого первого вдоха, с самой первой минуты, когда она открыла свои глазки, Сиси никогда не плакала. Никогда.

Не хныкала, не гукала, не кричала, требуя бутылочку с молоком или чтобы ей сменили подгузник. Свое первое слово она произнесла, когда ей исполнилось семь лет, и слово это было «счеты», что привело ее мать в крайнее смущение.

По-английски она больше никогда не сказала ни одного слова, а в девять лет разговаривала только по-немецки, поэтому Сиси не могли понять ни ее мать, ни ее сестры. В одиннадцать лет Сиси переключилась на французский, а затем на русский язык. В двенадцать заговорила на арабском, испанском и хинди. С тринадцати лет и до той зимы, когда ей исполнилось семнадцать, Сиси говорила только по-португальски.

Ее мать однажды отказалась подшивать Сиси подол платья, пока она не попросит об этом по-английски. Сиси отказалась, и до конца того года проходила в платьях, которые были ей слишком длинны – нижние юбки то и дело рвались, когда она наступала на них.

И влюбилась Сиси не в настоящего парня, а в книжного героя, и мечтала отправиться вместе с ним в плавание по всему миру на его корабле, сделанном из стекла и жемчужин. Ночная тень Сиси позволяла ей разговаривать на любом языке, на котором она хотела, но при этом она всю свою жизнь оставалась в лесу, в окружении людей, которые говорили только на одном языке – английском. Том самом языке, который нравился Сиси меньше всех остальных.

Позднее в своей жизни Сиси предпочитала китайский язык и, шагая среди осенних осин, читала на нем отрывки из своей любимой книги.

Но перед самой смертью, лежа на чердаке и глядя в потолок, она на английском шепнула своей младшей сестре, которая сидела рядом с ее кроватью, свое последнее слово. И было это слово «счеты». Почему счеты, почему на английском – этого так никто и не понял.

Как волшебным образом заговорить на чужом языке:

Разрежь луковицу на три части и подержи ее у себя под глазами до тех пор, пока они не заслезятся.

Стряхни пыльцу тюльпана на белую тряпицу, заверни и положи себе под подушку в последнюю ночь Праздника урожая.

Прежде чем заснуть, произнеси три любых слова на языке, на котором ты хочешь заговорить, держа при этом свой язык зажатым между указательным и большим пальцами.

В течение недели ешь только овес и редиску.

Когда Луна войдет в свою следующую четверть, ты будешь свободно владеть чужим языком.

– Ты меня напугал, – говорит Нора, широкими шагами входя в дом, а затем разворачиваясь ко мне на каблуках. Ее волосы расплелись из косы, темными прядями прилипли к шее, щеки раскраснелись от мороза, и на их фоне особенно яркими кажутся белки глаз.

– Прости, – отвечаю я.

Она поднимает брови, словно ждет более подробных объяснений. Та мягкость – даже нежность, с которой Нора относилась ко мне в ту первую ночь после того, как нашла меня в лесу, исчезла. Сменилась недоверием, сомнением. Даже страхом, возможно.

Похоже, в ее глазах я становлюсь злодеем.

– Что ты там делал, в лесу? – спрашивает она.

У меня дрожат руки, и я сжимаю кулаки, чтобы она этого не заметила.

– Увидел, что Ретт и остальные удрали из лагеря, – говорю я. «Правду, говори ей только правду». – И я пошел следом за ними.

– Зачем? – задает следующий вопрос Нора, и у нее на переносице появляются тонкие вертикальные черточки морщин.

– Я им не верю, – повторяю я, что уже говорил прошлой ночью. У моих ног успела натаять целая лужа, но я не спешу снимать ботинки. Не знаю, разрешит ли мне Нора еще раз остаться у нее. Хочет ли она вообще видеть меня в своем доме. Верит ли она мне. – Увидел костер, увидел тебя и решил убедиться, что с тобой все в порядке, – добавляю я.

Нора прищуривает глаза, она словно поражена чем-то и при этом испытывает боль.