– Ты всегда жил со своим дядей? – осторожно спрашиваю я, опасаясь, что ему вовсе не захочется отвечать на этот вопрос.

Оливер молчит так долго, что я уже не надеюсь вновь услышать его голос. Однако спустя какое-то время он откашливается и говорит:

– Нет. Не всегда. Мои родители умерли год назад… – тут его голос на секунду умолкает, но затем Оливер добавляет: – Автомобильная авария. Всего в паре километров от нашего дома.

Острая боль пронзает мою грудь. Я не должна, ни за что не должна была спрашивать его об этом.

– Сочувствую, – произношу я никчемное, ничего не значащее слово, которое всегда пролетает мимо и не удерживается в памяти.

– Своего дядю я, можно сказать, почти не знаю. Он никогда не хотел, чтобы я жил с ним, – продолжает Оливер. – Поэтому он послал меня сюда, – он проводит ладонью по волосам, затем его рука безвольно падает на одеяло. – Даже если я сбегу отсюда, мне некуда будет пойти.

Я едва вновь не говорю «Сочувствую», но вовремя останавливаю себя. Не хочет он слышать этого «сочувствую» и правильно делает.

Мне самой было ненавистно это слово, когда его произносили люди после смерти бабушки, и жалость буквально сочилась тогда с их языков. А еще подчеркнуто скорбное выражение, печаль в глазах…

«Сочувствую» – слово, которое ничего не значит и ничего не может изменить.

Оливер ждет совершенно иного, он хочет услышать, что любую ошибку можно исправить. Отменить то, что было сделано. Что я ведьма Уокер, и я могу возвращать к жизни мертвых.

Но ничего я не могу исправить. Ничего. Того, что совершилось, уже не изменишь.

Я закрываю глаза, чувствуя болезненную пустоту. Моя собственная пустота, такая же пустота, какую ощущает Оливер…

Мы с ним одинаково одиноки. Одни в этом мире. Я крепче зажмуриваю глаза, пытаясь представить, что все иначе. Что я никогда не находила Оливера в глубине Чащи. Пытаюсь вообразить, что он всегда был местным, жил, как и я, возле озера Щучья пасть, что его родители никогда не умирали, а сам Оливер вырос в одном из соседних домов, и мы знаем друг друга всю жизнь, с раннего детства. Воображаю, что мы с ним летом бродили по мелководью – я в желтом купальнике с оборками, он в плавках, загорелый, сильный. Пытается столкнуть меня в воду, я сопротивляюсь, и мы оба с ним хохочем и не можем остановиться. И не хотим возвращаться домой, пока закатное солнце не окрасит в красный цвет поверхность озера. В моих мечтах Оливер был первым парнем, с которым я поцеловалась.

Я мечтаю, что буду держать его рядом вечно.

Я протягиваю руку, нахожу в темноте ладонь Оливера, провожу по ней кончиками пальцев. Его рука вздрагивает от моего прикосновения, но Оливер не убирает ее.

«Не выпускай моей руки», – думаю я. И мы вдвоем уплывем вдаль. Оба мы пытаемся забыть реальный мир и каким ненадежным может быть время – безжалостным, злопамятным. Стоит только зазеваться на миг, и можешь упустить все на свете.

Дыхание Оливера становится глубоким, ровным, он засыпает, а мое несчастное сердце грохочет, грозя прожечь дыру в груди. Я закрываю глаза и вижу перед собой мотылька.

Он бьется в стекло, ищет способ проникнуть в дом. А потом я вижу Оливера, лежащего среди деревьев, а сверху падает снег, хороня его заживо.

Я лежу на простыне с цветочным рисунком всего в нескольких сантиметрах от Оливера, и наши пальцы по-прежнему сплетены. Как мне хотелось бы проскользнуть в его сны – как это удавалось делать бабушке. Очень хочу увидеть то, что видит сейчас Оливер.

И тогда я наверняка узнала бы все, что он скрывает от меня, все его тайны.

Ида Уокер родилась в последний час последней ночи Волчьей луны. Она появилась на свет с молочно-голубыми глазами и светлой прядью волос, которая позднее стала совсем черной.

До девяти лет она сосала большой палец и часто засыпала в самых необычных местах: на изогнутом стволе узловатого вяза, среди зарослей жгучей крапивы, между лап волчицы, на крыше сарая во время ливня. Ида могла спать где и когда угодно, даже плавая на спине по озеру Щучья пасть.

Когда Иде исполнилось одиннадцать лет, она впервые увидела сон, которые не был ее собственным.

Она никогда не собиралась шпионить за кем бы то ни было, но с тех пор каждый сон, который видела Ида, был чужим. Когда Ида закрывала глаза, у нее возникало ощущение, будто она падает вниз головой в чье-то сновидение. Со временем она научилась с поразительной точностью толковать чужие сны, но, зная, что большинство людей не поймет истинного значения своих сновидений, она пересказывала содержание снов в виде причудливых сказок.

Каждое полнолуние Ида заваривала чай из вороники с лимоном и рассказывала истории, сплетая их друг с другом так же туго, как были сплетены пряди волос в косе.

Влюбилась она лишь однажды в жизни – в мужчину, который подарил ей кольцо с лунным камнем под цвет молочно-голубых глаз Иды и стал отцом ее дочери, которая обладала даром гипнотизировать диких пчел.

Ида Уокер умерла теплой осенней ночью, в это время к ней в окно бился белый костяной мотылек.

Она умерла, ни о чем не сожалея и ни в чем не раскаиваясь.

Чтобы заварить чай из вороники:

Взять 1 пригоршню ягод вороники, собранных в самую холодную ночь.

По 1 щепотке цветков мака, бадьяна, лакрицы, клевера.

Настаивать всю ночь при полной Луне. Выпить перед рассветом из чашки, которую перед этим следует держать как можно дальше от любых часов.

Я хочу ему верить.

Я не хочу делать то, что собираюсь сделать.

Но есть вещи, по крайней мере одна вещь, о которой он мне не говорит.

Я смотрю, как поднимается и опадает грудь Оливера, как подрагивает во сне его лицо – вероятно, ему снится лес и снег. Снится та ночь, когда я нашла его в глубине Чащи. Этот лес по-прежнему пугает его.

Убедившись, что Оливер крепко спит, я выскальзываю из постели, беззвучно ставлю свои босые ступни на холодные деревянные половицы. Крадусь по чердаку, сквозь пятна лунного света и тени, стараясь не наступать на те половицы, которые, как я знаю, проседают под ногой и скрипят. Весь дом спит – кроме меня.

Опускаюсь на колени рядом с маленьким стулом, на спинку которого Оливер повесил свою куртку и провожу пальцами по ее толстой ткани, пока не нащупываю карман. Запускаю в него руку… и ничего не нахожу. Веду пальцами дальше, минуя воротник, нахожу второй карман. В нем лежит несколько крохотных прутиков и чешуя еловых шишек – такая мелочь часто забивается в карманы, когда пробираешься через густые лесные заросли. Отстраняюсь, садясь на пятки. Возможно, здесь нечего искать.

Наверное, не нужно мне было лазить у него по карманам. Лично я пришла бы в ярость, вздумай Оливер рыться в моем шкафу или прикроватном столике например. На секунду мне становится стыдно, но я тут же берусь за куртку Оливера. Перебирая пальцами плотную ткань, нахожу молнию и скольжу ладонью по внутренней стороне куртки. Почти наверняка здесь должен быть еще один, внутренний карман. Ага, вот он – меньше по размеру, чем наружные карманы, и расположен высоко на груди. Нахожу прорезь кармана и запускаю пальцы внутрь. Чувствую что-то мягкое и маленькое. Вынимаю. Это мешочек с травами, который я дала ему. Сжимаю его в руке, подношу к лицу – запах гвоздики, кардамона и лилии давно уже выветрился.