– «Девятая ночь месяца седых трав», – закрыв глаза, вспомнил парнишка. – Или – «в девятую ночь седых трав»… Примерно так.

– Странная фраза…

– Вовсе нет. Это такой поэтический образ. Правда, я не читал весь трактат.

Ну, ничего себе! «Поэтический образ» – надо же! От красноармейцев-то такого не услышишь, уж тем более от генералов, а тут простой кочевник. Н-да-а… Дубову приходилось признать, что все его почерпнутые из школьных учебников и рабфаковских брошюр знания оказались, мягко говоря, не полными. Ну, во-первых, в монгольских степях жили не одни монголы – так называлось всего лишь одно из племен, и не самое сильное; во-вторых, многие кочевники исповедовали христианство, пусть даже немного странное; в-третьих, судя по Гамильдэ-Ичену, кое-кто в племенах обладал недюжинным умом и знаниями. Так-то! А зато в учебниках – «дикие татаро-монгольские орды»… Ничего себе, дикие! Хотя это, может, Гамильдэ-Ичен один такой умник.

Больше Баурджин ничего не стал спрашивать. Просто чуть прикрыл глаза, доверившись умному коню, и вспоминал…

Они тогда с Кэзгерулом сразу же рванули к ханской юрте, бежали со всех ног, еще даже не думая, как там поступят, торопились… словно предчувствовали, что опоздают. Так и вышло! Посланца в юрте уже не было… куда-то ускакал… вроде бы…

А наутро его нашли мертвым. Совсем недалеко от юрты верховного хана. И – без пояса. Никаких ран на теле не было, так и решили – перепил да замерз, бывает. Никто особо не горевал – не такой уж важной шишкой и был посланец, так, из середнячков.

И только двое… нет, трое – Баурджин, Кэзгерул и вот теперь – Гамильдэ-Ичен – пытались разгадать загадку. Кому и зачем мог понадобиться пояс? И зачем его украл посланец? А может быть, ему кто-нибудь помогал, еще там, в кочевье у озера Буир-Нур? Хотя, с другой стороны, кочевники воровства не знали, да и что было у них воровать? Разве только скот, но это совсем другое дело. Потому и за вещами своими никто особенно не следил, где снял тэрлэк, там и бросил – на взгляд Дубова, поразительная беспечность и безалаберность. И все же, нужно будет обязательно поискать в родном кочевье сообщника. Вдруг да повезет? Вдруг да что-нибудь выяснится? В конце концов, не простой это пояс, коль Кэзгерул его так берег… и ведь не уберег все-таки! Ладно, чего уж теперь…

К полудню передовые отряды найманского войска подошли к черной скале Эхтонгой, где их уже ждали верные Эрхе-Хара кераиты на сытых конях и в панцирях из воловьей кожи. Хитрый Инанч-Бильгэ кераитам не доверял, а потому ближе к вечеру к десятку Баурджина неторопливо подъехал Жорпыгыл Крыса…

– Слава великому хану! – торопливо поднялись все. – Отведай нашей пищи!

Жорпыгыл отмахнулся и, не слезая с коня, поманил за собою десятника:

– Надо поговорить, парень.

Поговорить так поговорить – Баурджин передернул плечами. Никакой ненависти к Жорпыгылу он давно уже не чувствовал, в конце-то концов, во время охоты и всего похода ханский сын не сделал ему ни каких пакостей, скорее, наоборот – возвеличил, назначив десятником. Десяток, правда, был тот еще… но это уж другой вопрос.

Жорпыгыл остановился, поджидая. Баурджин нагнал его пешком, без коня, и вежливо поклонился:

– Я слушаю тебя, хан.

– Там, внизу, кочует кераитский род инынчу, – лениво промолвил Жорпыгыл. – Ты со своим десятком спустишься к ним и захватишь пленных. Двух-трех, не больше. Остальных убьешь. Пленников доставишь к моей юрте, а уж я передам их верховному хану.

– Пленников, – Баурджин понимающе кивнул, ну как же без «языков»-то! Да, хан Инанч-Бильгэ явно не доверял кераитам. Он приложил ладони к груди: – Слушаюсь и повинуюсь.

– Помни, уже к утру пленные должны быть! – нехорошо прищурился Жорпыгыл. – Если не будут… ты сам знаешь, что тогда будет с тобой и твоим десятком.

Баурджин кивнул, старательно пряча глаза. Ну, да, конечно, за неисполнение приказа хана по неписаным степным законам полагалась смерть, и смерть жуткая – багатуры-нукеры переломали бы всему десятку хребты. Переломали бы… Однако Баурджин-Дубов был не такой дурак, чтобы возвращаться на верную смерть. Так и решил для себя: удастся захватить пленных – вернется, нет – степь большая, поди поищи… Лучше б, конечно, захватить – жаль расставаться с Кэзгерулом, да и у ребят в кочевье старого Олонга матери, сестры, малолетние братья. Что с ними будет, если парни уйдут? С голоду, конечно, не дадут умереть, но – и только. А ведь Жорпыгыл еще и отомстить может, пользуясь своей властью, выместит зло на беззащитных невинных людях – с него станется.

Хлестнув плетью по крупу коня, Жорпыгыл ускакал, на прощанье напомнив о сохранении тайны и обдав десятника холодным презрительным взглядом. Ну, с тайной понятно – все правильно, нечего о полученном задании трепаться, а вот зачем так зыркать? Ишь как глазищами-то сверкнул, недоносок. Прямо чуть не прожег… Может, вообще не возвращаться в кочевье? Нет, надо… Парней жалко – он ведь, Баурджин, за них теперь отвечает, уж коли взвалил на себя такую ношу, пусть даже не по своей воле.

Они выехали затемно, стараясь вырваться в предгорья до наступления темноты. Поначалу просто шли пешком, ведя за собою коней – якобы искали, где побольше травы. Уж потом, когда впереди показались найманские караулы, вскочили в седла и наметом поскакали в степь, радуясь, что не так уж и много было там снега. Видать, всю зиму дули ветра. Холодно не было, найманам вообще повезло с переходом – дул западный ветер, принося сухое тепло. Градусов этак минус пять – минус десять по Цельсию. Легкий такой морозец.

Бархатно-черное небо над головами всадников загадочно мерцало звездами, полнощекая медно-золотая луна напоминала степную красавицу, алчущую запретной любви. Кругом было тихо, даже волки не выли, лишь скрипел под копытами слежавшийся за зиму снег.

Чужое кочевье парни заметили издалека – несколько небольших юрт, нереальных в дрожащем свете луны, маячили у вытянувшегося лесистым языком далеко в степь горного кряжа.

– Ждите меня там, – подумав, Баурджин кивнул на кряж. – Замаскируйтесь и ждите. Если я покажусь в сопровождении пастухов – нападайте, как только махну рукой. Если не покажусь до утра – ждите три дня, а потом уходите в степь.

– В степь? – непонимающе переспросил Гамильдэ-Ичен.

Баурджин холодно кивнул:

– Да, вот именно – в степь. Вы же знаете, что с вами будет, если возвратитесь без пленных или без меня.

– Но…

– В степь, в степь, – пресек всяческие разговоры десятник. – Скитаться вдали от родных мест – это все же лучше, чем валятся с перебитым хребтом. Ну все, я поехал…

Баурджин даже не знал точно, с чего сейчас и начать. Понимал одно – явиться к чужому кочевью всем скопом значило сразу же провалить дело. Сколько там воинов? Неизвестно. Да хоть и не очень много – сладит ли с ними его десяток? Ведь в нем только двое сильных, остальные, как выразился Гаарча – суслики. Стрелять из лука, конечно, умеют, неплохо кидают аркан… вот, пожалуй, и все. Если наткнутся на организованный отпор – а где-то у стойбища наверняка должны быть часовые, – вряд ли выполнят ханский приказ, да и вообще едва ль унесут ноги. Нет, с наскока здесь ничего не получится. Надо действовать хитростью. В конце концов, одинокий путник вызовет куда меньше подозрений.