– О! – обрадовался Баурджин. – Ты кто?

– Твоя наложница, господин! – Девушка низко поклонилось, так низко, что стали видны плечи.

– А как тебя зовут?

– Бурдэ, господин.

– Ну, что ж, Бурдэ, идем… Хотя нет. Скажи-ка, нет ли в юрте чего-нибудь отрезвляющего?

– В юрте нет, – Бурдэ покачала головой, и две ее груди, два бутона с острыми коричневатыми сосками, соблазнительно качнулись. – Разве что на улице взять овечий навоз да хорошенько понюхать. Говорят, хорошо помогает!

– Да? – Баурджин с подозрением взглянул на девчонку, немного подумал, и залихватски махнул рукой. – А, неси, попробуем!

Накинув на плечи валявшийся на полу полушубок, Бурдэ выскочила из юрты и вскоре вернулась с целой корзиной навоза… который юноша тут же принялся нюхать со всем старанием, наверное, больше уместным в несколько иной обстановке. Ну и запах же! Бррр… А ведь, кажется, помогает! Нет, ну, точно – помогает! А эта Бурдэ вроде ничего… хорошенькая. Волосы черные, гладкие, заплетенные в две толстых косы-крыла, носик маленький, глаза большие, темные, живот плоский, худой, а вокруг пупка – разноцветная татуировка или тавро…

Силясь рассмотреть, Баурджин привлек девчонку к себе… и та прижалась к нему со всей силой. Затем отпрянула трепещущей ланью, лукаво вздернув брови, скинула вмиг шальвары, потом, прыгнув рысью, повалила юношу на кошму, ловко стягивая с него одежду…

Нельзя сказать, чтобы это было бы неприятно. Ну еще бы! Баурджин, лаская девичью грудь, ощущая ладонями трепетный тонкий стан, чувствовал, что снова пьянеет, только теперь уже не от хмельного напитка…

Наконец юноша выгнулся, закрывая глаза… отпрянул… и ощутил, что кто-то гладит его по плечам. Обернулся…

– Это Гильчум, моя подружка, – радостно сообщила Бурдэ.

– Господин в желтом тэрлэке, к сожалению, уснул, – с грустью поведала девушка. По виду она была чуть помладше Бурдэ и одета, словно принцесса, этакая юная ханша – в бархатном темно-синем халате с золотыми узорами, в парчовых открытых туфлях и шальварах тонкого голубого шелка, в высокой конической шапке, едва не протыкавшей войлочные своды юрты. Волосы у Гильчум были тоже темные, но не такие, как у Бурдэ, а с некоторой рыжиной, такой же изящный нос, ожерелье, вернее, красные коралловые бусы – вещь явно недешевая и весьма неожиданная в этой забытой всеми богами юрте. Вообще, интересно было, откуда здесь взялись эти девочки? Неужели тут и жили? Что-то не очень похоже…

– О, Гильчум, подружка моя! – встав, обнаженная Бурдэ обняла подругу и кивнула юноше. – Помоги мне ее раздеть, господин.

Вот уж в этом вопросе Баурджина не нужно было долго упрашивать. Первым делом он осторожно снял с девушки шапку и, запустив руку в вырез халата, нащупал волнительно трепещущую грудь с быстро твердевшими сосками.

– Ах, – застонала Гильчум и, опустившись на колени, принялась ласкать растянувшуюся на кошме Бурдэ.

– Господин! – с придыханием попросила та. – Не отвлекай ее, пожалуйста, от меня… И – делай свое дело.

– Да, – на миг обернулась Гильчум. – Делай!

Баурджин осторожно снял с девчонки халат, стащил шальвары, обнажая восхитительный обвод тела… И дальше уже не сдерживался, чувствуя, как стонут и ревут обе – Гильчум и Бурдэ…

– Ну, вот, – наконец усмехнулся он. – Вроде бы, протрезвел. А что, девчонки, не пора ли нам отсюда уехать?

– Уехать? – Подружки переглянулись. – Как?!

– Так, как и приехали, на лошадях, – хохотнув, пояснил Баурджин. – Я смотрю, вы ведь не особо горите желание здесь остаться. Кстати, вы не слыхали про такого найманского хана – Инанч-Бильгэ?

– Так, кое-что… Но мы очень хотим уехать с тобой, господин! Только вот как это сделать? Снаружи нукеры, они нас не выпустят без приказа своего нойона!

– То мои заботы, – натягивая штаны, жестко бросил юноша. – Одевайтесь, не то так, пожалуй, замерзнете. О хане Эрхе-Хара, кстати, не слыхали?

– Эрхе-Хара?! – Девчонки заинтересованно переглянулись. – А что, ты его знаешь, господин?

– Немного… А вы?

– А мы – так очень хорошо! Знали когда-то… И даже лелеяли мечту выйти за него замуж. Ведь Эрхе-Хара так красив, любезен, богат! Какого же мужа еще можно желать?

– Ну, тем лучше для вас, собирайтесь!

Баурджин – а вернее, Дубов – удивился. Впрочем, удивление его тут же прошло: ну, ясно, до замужества девушка могла вести, так сказать, весьма вольную жизнь, будущего мужа это ничуть не волновало, как не волновали и рожденные вне брака, неизвестно от кого дети – они все признавались и росли ничуть не в худших условиях, нежели родные. Генералу Дубову, конечно, трудно было представить подобный разврат. Однако все только что произошедшее между Баурджином и девушками немало его позабавило и даже очень понравилось. Одна лишь мысль билась в мозгу – хорошо, что здесь нет партийных органов, а то бы живо приписали аморалку и бытовое разложение – черты, принципиально чуждые честному советскому человеку и уж тем более генералу. Чуждые, но такие приятные!

– Ну что, собрались? Пойду будить хозяина, коль говорите, что без него не выпустят!

Баурджин прошел на женскую половину юрты и, усевшись на корточки, похлопал по щекам недвижно лежащее тело:

– Эй, Боорчу! А ну-ка, проснись, дружище! Да проснись же, кому говорю, пропойца чертов! Э, – юноша огорченно вздохнул, – похоже, зря все… Хотя… Чему нас учат Коммунистическая партия и Главное Политическое Управление СА и ВМФ? Никогда не сдаваться – вот чему! А ну, девчонки, давайте сюда корзину с навозом… Во-от! Молодцы… Ну-ка, подыши, Боорчу, подыши, дружище… Ага!

– Что? Что за запах? – пьяно распахнул глаза Боорчу. – А ты? – Он осоловело посмотрел на Баурджина. – Ты кто такой?

– Твой друг, кто же еще-то? Песни петь будем?

– Будем! И это… хорошо бы еще выпить… Там, в бурдюке, кажется, еще оставалось… Ага! Есть!

– Постой пока, – бесцеремонно отобрав у Боорчу бурдюк, юноша забросил его в угол. – Пойдем-ка, дружище, подышим немножко воздухом…

– А чего им дышать? Пить надо!

– Подышим, вернемся и выпьем.

– Не пойду, – обидчиво качнулся Боорчу. – А ты… ты обещал песни петь… И ведь не спел! Не пойду!

– Там, на улице и спою! – заверил Баурджин. – Вот, уже начинаю…

Как назло, никаких местных песен не вспоминалось, ни протяжной песни «уртын дуу», ни даже короткой песни «богино дуу», ни уж тем более горловой песни, называемой «хоомий». Ни черта подобного в голову не лезло, вертелась лишь «Ленинградская застольная», ее Баурджин и запел, причем, кажется – с середины:

Выпьем за Родину,

Выпьем за Сталина,

Выпьем и снова нальем!

И как-то ведь пелось-то – по-монгольски! Даже Боорчу оценил:

– Какая хорошая песня! Наверное, цзяньская?