2

Подполковник Дидусь после десятилетнего участия в почти беспрерывных войнах и вооруженных конфликтах на Кавказе превратился в особую разновидность волкодава, имеющего в мирном социуме облик не только вменяемого, но и даже впечатляюще вежливого человека, обладающего той привлекательной формой харизмы, какую дает мужчине неколебимая уверенность витязя. Немногие знали, до какой степени натренирована его мертвая хватка, ибо внешность худого, жилистого офицера с ироничной полуулыбкой на устах была обманчива. Жизнь научила его, что без этой хватки сражение наверняка будет проиграно, с нею же шансы выжить и победить удесятеряются, хотя никогда и не гарантируют победы. Отрешенность от всего мира и мрачная, невозмутимая сосредоточенность давно уже стали основой его внутреннего стержня; они особенно подчеркивались в его облике, когда человек чутьем слышал приближение смертельной опасности. Если бы он был страстным почитателем Ницше, то, верно, обнаружил бы у него замечательную характеристику себя самого: кто хочет стать предводителем людей, должен в течение доброго промежутка времени слыть среди них опаснейшим врагом. Это было именно о нем, хотя сам он не знал того, да и редко задумывался над философскими вопросами; его научила война – лучший из учителей и злейший враг всех философов.

После «Фрунзенки», как в быту называли главное учебное заведение офицеров российской армии, подполковник Дидусь получил вполне ожидаемое предписание – принять хлопотную, но весьма почетную в любой воинской части должность начальника штаба полка. По вполне логичному стечению обстоятельств он возвращался в свою родную часть, из которой уехал три года назад успешным майором. Ко времени его службы в этой части некогда злачное, солнечно-теплое место советских времен, о котором в училище он даже не смел помышлять, превратилось в выпотрошенное непрерывной войной, искалеченное, отравленное пространство. Когда-то цветущая, радующая глаз земля, с которой война быстро вымыла сынков влиятельных столичных щеголей с большими звездами на погонах, теперь имела неистребимый запах горелого и гниющего человеческого мяса, прелых ног в грязных портянках и неисчезающей, просто неистребимой гари. Но она по-прежнему влекла и вездесущих живодеров, и посланных для защиты российских интересов необученных юнцов, и желающих подзаработать бывших солдат советской империи, и опытных воинов, знающих толк в войне, и рассчитывающих удовлетворить одновременно и растущие аппетиты новой власти, и свои личные амбиции. Чего греха таить, для определенной категории мужчин тут был свой золотоносный Клондайк. И только парализованные горы, словно заколдованные чудовищным кукольным вертепом, по-прежнему тоскливо взирали на обреченные человеческие существа, возомнившие себя хозяевами территорий. Почти весь Кавказ, еще недавно одинаково приветливый ко всем, теперь представлял собой гигантский дремлющий вулкан. Подобно эбонитовой палочке, он был наэлектризован агрессией и всеобщей жаждой крови. Тут допустили разгерметизацию пространства, и все, кто обитал здесь ранее и кто пришел и обжился, теперь до неистовства презирали жизнь и до бесконечности любили смерть. Порой сами того не осознавая.

Но подполковник Дидусь не опасался обволакивающего его тайного тяготения к смерти, хотя к окончанию академии его сознание все чаще будоражили по ночам сны о войне. Он знал, что война – наркотик, но все еще не верил в собственную зависимость от нее. Правда, от близости смерти чувство страха давно притупилось в нем, он давно уже не испытывал животного озноба и дрожи поджилок, и порой, слыша свист шальной пули подле себя, он почти без трепета пропускал мысль: «Ну, а когда ж меня накроет? Ведь до бесконечности не бывает отсрочки». Но как бы это ни выглядело парадоксально, только тут, на этой кровавой, вероломной и подлой войне, лишенной привычных клише цивилизованного мира, он ощущал свой рост, достижение особой значимости, чего-то реального мужского, появления заоблачной самооценки. Не говоря уже об азарте, игре в прятки с самой смертью, что затягивало в трясину неведомой и неизлечимой болезни. Теперь, после сладкой трехлетней паузы в Москве, он с вожделением возвращался к привычному делу и даже направлялся к своему прежнему начальнику, который, как он знал, не будет его жаловать, поскольку вышел перед академией неприятный казус. Он тогда, будучи лучшим комбатом в полку, уже во второй раз нацелился на высшее военное образование; первый поход за знаниями провалился из-за непредвиденной цепи случайностей, вызванных все той же войной. Кэп[1]же, молодцеватый, не без хитринки тип, сделал своему комбату очень даже деловое предложение: квартиру в обмен за отказ поступать в том году в академию. И тогда майор Дидусь предложение принял, не без скрипа в душе, разумеется. Потому что квартира – это залог благополучия семьи, от которого он был не в силах отказаться, хотя лично ему от квартиры было слишком мало проку. Но на его беду, а может быть, и на его счастье, заглянуло в полк высокое начальство из штаба ВДВ.

– Ты что ж это, комбат, передумал в академию? – с язвительным вызовом задал ему вопрос штабной кадровик, успешный и потому улыбчивый полковник. Они встретились случайно на крыльце штаба полка, были одни, и майор Дидусь открыл ему тайну своего отказа.

– Вот что, давай не дури, пиши прямо сейчас рапорт и с судьбой своей так не шути, – настойчиво порекомендовал ему лукавый штабник, – а квартиру тебе и так давно обязаны были дать. Прохвост твой Сухоруков, хоть… может, и правильно рычаги власти употребляет.

И Игорь Николаевич решился, ибо какой настоящий солдат не мечтает стать генералом. Тут же золотой блеск генеральских звезд и трепетная линия голубого лампаса на брюках вскружили ему голову, он захмелел в своем обостренном желании. Вспомнил, что и годы летят, и война все может перечеркнуть в любой момент… Да и полковник, хорошо знавший его личное дело по прошлому году и еще больше понимавший, что майор давно потом и кровью заслужил академию, был настолько учтив, что подождал, пока прямо на штабном подоконнике нервным почерком был нацарапан рапорт. А майор Дидусь так и не узнал, как и кем этот рапорт был завизирован, но только пришел к нему неожиданно счастливой вестью вызов из громогласной и не терпящей возражений столицы. Кэп скрипел от злости зубами, но смирился и затаил обиду. Жаль ему было отданной прохвосту квартиры. «Ну, комбат, не дай бог тебе попасть еще когда-нибудь ко мне служить», – только и прошипел с нескрываемой злостью на прощанье уязвленный штабной игрой полковник Сухоруков.

И вот пролетело три года, стоял уже совсем новый 2001 год. Много воды утекло со времени того разговора, началась новая чеченская война, да и головы многие достойные офицеры сложили. И вот должен был теперь уже подполковник Дидусь влиться в строй под началом все того же Сухорукова. Подполковник Дидусь ничуть не страшился встречи со своим начальником, тем более что война смывает плесень с отношений в военных коллективах. Более того, он знал себе цену, а добытые бессонными ночами полномочия вполне позволяли претендовать на новые высоты, нацелиться на новые ориентиры. Без страха и сомнения он отворил дверь в кабинет кэпа, вошел и, плотно закрыв ее, обратился к командиру, не спрашивая, как это полагается, разрешения войти.