– Я бы мог сказать ей пару слов, – нерешительно начал он и замолчал.

– Глупость, – сказала я. – Путь к свободе не начинают с вранья.

Я выронила телефон на пол и наступила на него всей своей тяжестью, так что почувствовала сквозь подошву сникерса, как он расплющивается и расползается на осколки.

– Теперь компьютер, – сказала я, и он, страдальчески кряхтя, минут за десять расколотил в пыль свой лэптоп моим молотком для отбивания мяса. Обломки убитой электроники я собрала в мешок для мусора, завтра он уже будет на свалке, где его никогда не найдут, да и искать не будут. – Вот и все. Ты свободен. Ты ведь можешь к ней пойти, к той женщине? Если б я не была уверена, что у тебя есть прибежище, я не затеяла бы все это. Я – партизанка адюльтера, а не грабительница.

– А водительская лицензия, – вяло заныл он, – и швейцарский счет тоже на мое имя…

– Счет номерной, ты ведь сам сказал, а права… ну, вот новые документы пусть и будут первой твоей проблемой свободного человека, – я наконец опустила пистолет и сунула его за пояс джинсов, перед этим на всякий случай еще раз проверив, не сняла ли нечаянно оружие с предохранителя. Не хватало еще размахивать перед носом человека предметом, который действительно мог выстрелить… Потом я вытащила его бумажник из кармана брюк и достала из него все, кроме денег. – Все, расслабься. Поскольку тебя уже нет.

И с этими словами я бросила все его пластиковые карты, все сертификаты и удостоверения, все расписки и чеки, всю его жизнь, все его рабство, всю его безнадежность – в камин.

Потом я чиркнула старой бензиновой зажигалкой, чудом сохранившейся с тех времен, когда Эл еще курил, и бросила ее туда же – получилось совсем как в кино. Только там предварительно поливают заправочную станцию бензином из шланга, а я прыснула на кучу бумажек и пластика из баллончика пятновыводителем – он прекрасно горит. Запомните, может, пригодится…

Энди не изображал непоколебимую верность своей дальней возлюбленной, но в постели у него просто ничего не получилось, ровным счетом ничего. Да и на что можно было надеяться после такой веселой вечеринки? Он праздновал свое освобождение во сне – в том же одиночестве, в котором провел почти всю предшествовавшую жизнь. Как только он заснул, я сошла в гостиную. Там я просидела в кресле пять часов.

И никого не касается, о чем я думала, никого, понятно?

Перед рассветом он надел летние штаны и куртку Эла, положил в сумку Эла свою одежду, которая никак не подходила для его новой жизни, надел темные очки Эла… Я не стала вызывать такси – шофер уж точно запомнил бы, что мужчина уезжал из моего дома ранним утром. Энди пошел пешком на станцию, по той же дорожке вдоль озера, по которой шел накануне, только в обратную сторону. Так рано на ней уж наверняка никого не встретишь, а на станцию он успевал к первому поезду в город, всегда уходившему из Эплвуда пустым.

– Она, твоя подружка, действительно ждет тебя в любой момент и в любом состоянии? – спросила я перед тем, как он вышел в заднюю дверь.

– Во всяком случае, она говорит, что ждет, – ответил он и, осторожно подбирая слова, в свою очередь, спросил: – А что было с теми, кто… не решился выбрать свободу?

– Они доставили мне много хлопот, – усмехнулась я. – Один весил не меньше двухсот пятидесяти фунтов…

Он тоже усмехнулся – у него обнаружилось даже чувство юмора.

А потом он ушел.

Не знаю, почему я переметнулась на их сторону. На сторону тех, кто всегда ждет наших мужчин, а они все не приезжают к ним насовсем, все возвращаются к нам экспрессом в пять двенадцать и никак не решаются выбрать любовь и свободу. На сторону тех, кто готов принять их в любое время и в любом состоянии. В какой-то момент я поняла их, и мне показалось, что я стала такой же. Но было уже поздно, Эл не мог вернуться, даже если бы и захотел. Я сама сделала все для того, чтобы он не вернулся.

Впрочем, мне только показалось, нет, я не стала одной из них – тех, кто любит. Но я стала их уважать. В конце концов, любить не легче, чем добывать деньги. Просто умеешь, как правило, одно из двух.

На вторую неделю поисков, допросив всех жителей городка – и никто, вопреки моим опасениям, не вспомнил меня, привычное не запоминается, – допросили наконец и бегуна. Он, конечно, сказал, что видел меня с мужчиной в тот вечер, и очень точно описал внешность и мою, и Энди. Но я, когда мне предъявили его показания, просто пожала плечами и безразлично сказала, что он ошибается. Он был чужим в нашем городе, и ему не поверили, а он не настаивал.

А Рамон твердо заявил, что не видел меня в тот вечер. Он очень рисковал – у мексиканца, чужого дважды, были бы большие неприятности, если б выяснилось, что он лгал полиции. Он всегда мне нравился, Рамон…

Лизи однажды подошла ко мне в кондитерской и спросила, не со мною ли все-таки шел Энди тогда по берегу озера.

– Да, со мною, а потом я его убила, расчленила бензопилой и наделала бифштексов, – сказала я. Лизи шуток вообще-то не понимает, но на всякий случай осторожно улыбнулась. Собственно, отсутствие Энди никак не сказалось на ее жизни: днем он и так проводил все время не дома, а ночью спал точно так же одиноко, как тогда у меня…

Боже, если бы Эл вернулся!

Кто-то топтался у моих дверей, и я не стала дожидаться, пока маньяк начнет действовать, – сбросив туфли, прокралась через холл и распахнула дверь так решительно, что стекло в ней звякнуло, а оставшийся с Рождества венок едва не свалился. Любимый Walter PPK чуть дрожал в моей руке как раз на уровне лба гостя. При стрельбе самое сложное – не всегда можно упереться дулом в цель.

Шел влажный крупный снег, городок наш, как всегда днем, был пуст, будто после взрыва нейтронной бомбы. Только через три дома от моего трудолюбивый мистер Голдфарб чистил большой лопатой дорожку, ведущую к его крыльцу, хотя никто, кроме него самого, не ходил по этой дорожке лет пять. Кто, спрашивается, будет ходить к пенсионеру с прекрасным здоровьем, лишающим надежды на наследство не только детей, но и внуков?

Совершенно другой пенсионер стоял сейчас на моем крыльце, его звали мистер Уилсон, и жил он не через три дома от меня, а примерно в полумиле по дороге к железнодорожной станции, на нашей бесконечной Янг-стрит. Как и все жители Эплвуда, одного из самых приличных и, безусловно, самого тихого городка в Нью-Джерси, я знала мистера Уилсона. Не знать его невозможно: весь день, от рассвета до заката, он сидит на своей веранде в старом, слегка развалившемся кресле-качалке и без всякого выражения смотрит прямо перед собой. Каждый проходящий по улице неизбежно попадает в зону этого взгляда, некоторое время передвигается в ней и наконец выходит из нее, а некое записывающее устройство внутри мистера Уилсона фиксирует очередной движущийся объект и выключается в ожидании следующего. Если бы у Пентагона было устройство слежения за всем, что движется, равное мистеру Уилсону, русским пришлось бы нелегко.