— Дерьмо! Ну, и что теперь делать?

— У меня есть деньги в гостинице. Я же свой кошелек не брала.

— Я не об этом. Восстановлением карт займутся мои люди. До города как будем добираться?

Растерянно хлопаю ресницами, оглядываюсь по сторонам, но на заправке нет никого, кроме нас, полицейской машины и только-только подъехавшей фуры.

— Кому будем падать на хвост? — вздыхает Клим, выпуская облачко пара.

— Никогда не ездила за решеткой… — пытаюсь бодриться, хотя на это уже нет сил. Обнимаю Клима, кусаю губу, но все равно не могу сдержать слез, когда говорю: — Если бы ты знал, как я испугалась. Если бы ты только знал…

— Я знаю, хорошая моя, я же был там, помнишь? Европа, мать её!

Клим

Я разговариваю по телефону с Линевым, когда Тата выходит из ванной. Белая, напуганная, с распухшим от слез носом и красными глазами. Такая родная, что при ее виде что-то в груди екает. Подзываю жену рукой, терпеливо дожидаюсь, когда она подойдет, и только тогда, прижав ее одной рукой к своему боку, продолжаю разговор:

— Карты я заблокировал сразу же. Мне нужны новые… Когда, ты говоришь, будет курьер? И номер! Нужно восстановить телефонный номер… С твоей доверенностью все в порядке? Отлично. Постарайся все сделать как можно скорей. Нет… Шульман не в курсе обстоятельств… Да, завтра расскажу. У нас встреча в клинике… Пусть Лена сдвинет ее на пару часов. Нам нужно перевести дух, после нападения.

Телом Татки проходит дрожь. С силой растираю ее плечи и сворачиваю разговор. Не до него. Веду носом от уха к тонким, влажным после душа волоскам на виске.

— Я, наверное, до сих пор воняю этими курами, — вздыхает Татка.

Смеюсь. И качаю головой. Никакими курами моя жена не воняет. Но в фуре, в которой мы добирались до города — фонило, дай боже.

— Глупости. Ты пахнешь великолепно. Пойдем укладываться?

— Ложись, если хочешь, я еще посижу.

Татка ежится, ее изумительно гладкая кожа покрывается мурашками, а плечи опускаются вниз. Вспоминаю черные руки того урода, на ее бедрах. Ярость вновь обжигает нутро и отдает тянущей болью в грудине. Я чувствовал себя таким беспомощным, глядя, как эта тварь лапает мою жену. Таким, мать его, беспомощным…

— Знаешь что? Здесь должен быть мини-бар. Давай выпьем, что ли?

Обвожу взглядом комнату. Открываю дверцу и, стиснув зубы, интересуюсь:

— Ром? Виски? Водка?

— Ага…

Оборачиваюсь. Смотрю на нее, такую домашнюю, и на сердце теплеет. А еще отпускает… Не до конца, но хоть так.

— Неужели все сразу?

— Чую, не отмыться мне после той истории в стрип-клубе, — подхватывает Татка.

— Почему это? Мне понравилось.

Свинчиваю крышку с бутылки виски, выливаю в стакан и протягиваю жене.

— А кола там есть? Плесни, а?

— Как можно портить вкус виски колой?

— А как его можно пить чистоганом?

Посмеиваясь, добавляю колы в стакан, открываю водку для себя. Прежде чем самому приложиться к бутылке, чокаюсь с женой:

— Ваше здоровье.

Татка выпивает залпом полбокала и проводит красивыми пальцами по губам, стирая остатки влаги. Знаю, что сейчас ей не до этого, но все равно не могу удержаться. Наклоняюсь и целую. Слизываю вкус виски с губ.

— Когда ты встал с пола, я ужасно испугалась…

— Только тогда? — шепчу, не отрывая губ от ее рта.

— Тогда сильнее всего…

— Правда?

— Да…

Татка перехватывает инициативу и в каком-то отчаянии набрасывается на мои рот. Как тогда, в машине. Веду ладонями по ее хрупкой спине, обхватываю половинки попки, вдавливая в ее живот свой наметившийся стояк. Ужас потихоньку отступает. Его вытесняет невыносимая потребность быть с ней. Которая на корню убивает все мои благие намерения, так что еще чуть-чуть, и я за себя не отвечаю…

— Погоди, Тат…

— Что такое?

Она обхватывает мой затылок, запрокидывает голову и поднимает затянутые поволокой желания глаза.

— Я не хочу, чтобы это происходило так…

— Как?

— Будто бы от отчаяния.

Татка молча смотрит на меня. Качает головой.

— Ну, какой же ты глупый, Клим. Такой умный, а такой глупый.

Понятия не имею, что она имеет в виду. А уточнить просто не успеваю. Потому что Татка неторопливо разводит полы моего халата.

— А как же презервативы? — туплю, как дурак.

— Никак… Есть другие способы… предохранения, — шепчет эта искусительница, прокладывая дорожку из поцелуев по моей груди.

Она намекает на прерванный акт? Но… это довольно сомнительный способ защиты. С другой стороны — я не имею ничего против детей. А она?

— Если ты забеременеешь — никаких абортов.

Татка отрывается от своего занятия, вновь поднимает взгляд, будто испытывая.

— Хорошо, — шепчет, облизав губы. — Хорошо. Но пока все же…

Киваю. Пока все же — прерванный акт. А там, как судьба решит. Спешить нам пока что некуда. Окончательно со всем разобравшись, подталкиваю Татку к спальне. Останавливаемся у самой кровати, сбрасываем декоративные подушки на пол и замираем друг напротив друга, вытянув руки по швам. Наши взгляды сплетаются, проникают друг в друга, узнают… Задают миллионы вопросов:

— Ты точно решила?

— Да!

— Понимаешь, что дороги назад не будет?

— Еще бы. Так мы, наконец, перейдем к делу, или будем и дальше болтать?!

Улыбаюсь. Голоса в моей голове звучат так отчетливо, будто мы и впрямь ведем эту сомнительную беседу. Хотя на деле все происходит лишь в моем воображении.

Татка выгибает бровь.

— Ну же! Действуй.

Я поднимаю руки к пояску на ее белом банном халате.

— Какая ты все же нетерпеливая.

— Угу! А ты — ужасно медлительный.

Развязываю узел, спускаю её халат с плеч, а вот взгляду спуститься не позволяю. Глядя исключительно ей в глаза, осторожно касаюсь пальцами кожи на животе, веду вверх. Взгляд Татки темнеет по мере того, как мои руки поднимаются по ее телу. Дыхание становится поверхностным и частым. Оно касается моей кожи, вызывая легкую дрожь. Тяжелая грудь Татки вздымается, задевая мои пальцы, нерешительно замершие в одной точке. Веду вверх, нахожу вершинки, осторожно обвожу их пальцами и легонько сдавливаю. С губ Татки срывается томное «Аа-а-х». Я зажмуриваюсь, позволяя этому звуку проникнуть в каждую свою клеточку. И, наконец, опускаюсь ниже.