Графиня Анна Орлова, дочь Алексея Григорьевича Орлова, в молодые годы

– Батюшка! – снова воскликнула молодая графиня.

– Ну а что? Так и было, – невозмутимо отозвался граф. – Конечно, без женского участия девочку воспитывать нелегко, но здесь опять судьба мне помогла. Осенью дело было, вечером; дождь лил как из ведра. Докладывают мне, что какая-то молодая женщина, по виду из благородных, пустить её просит. Кого, думаю, в такую пору нелёгкая принесла? – однако велю впустить.

Заходит она ко мне – нитки на ней сухой нет, с головы течёт, и волосы к щекам прилипли.

– Чем обязан вашему визиту, сударыня? – спрашиваю. – С кем имею честь говорить?

– Мария Бахметьева, жена Петра Бахметьева, премьер-майора, – представляется, а у самой зубы от холода стучат.

– Очень хорошо. Чем могу вам служить? – говорю.

– Я от мужа ушла, – сообщает она.

– Прекрасно! И что же вы хотите от меня?

– Я буду у вас жить, больше не у кого, – заявляет она пренахально.

– То есть как это? – удивляюсь я.

– К вам мой муж не придёт, побоится. А вы один живёте, так что я с вами теперь буду, – продолжает она, нисколько не смущаясь.

– Сударыня!.. – я даже не нашёлся, что ответить.

– Где у вас можно обсушиться и обогреться? У вас найдётся платье, чтобы мне переодеться? – говорит она, как ни в чём не бывало.

Ну, что тут скажешь?.. Позвал я слуг, велел, чтобы дали ей, в чём она нуждается, – так Мария у меня и осталась…

С Нинушкой моей она подружилась, вместо старшей сестры ей стала. Нинушка её полюбила – так ведь? – спросил он Анну Алексеевну.

Мария Бахметьева, возлюбленная графа Алексея Григорьевича Орлова

– С Марией мы были очень дружны, – подтвердила молодая графиня.

– По дому она мне помогала, заботилась о нас с Нинушкой; я и не заметил, как мы с Марией сблизились, – пожал плечами граф. – Но характер у неё был – не приведи Господи! Покорности женской и смирения в ней ни на грош не было, в каждом случае стремилась своё мнение показать и ни за что уступить не хотела. Ссорились мы с ней чуть не каждый день, несколько раз она от меня уходила, и где обреталась, не знаю, но затем возвращалась. Уж я и сам не знал, что лучше – когда она уйдёт или когда возвратится…

Так и жили на потеху всей Москве, пока мне уехать не пришлось: матушка-императрица Екатерина скончалась, императором стал сын её Павел, и вынужден был я Россию покинуть.

* * *

– Я уже говорил, что отцом Павла кое-кто Салтыкова считал, но это пустое! – продолжал граф, насупившись. – Павел подлинным сыном Петра Фёдоровича был: и по внешности такой же урод, и по поведению.

Перво-наперво он приказал прах отца своего в Петропавловскую крепость перенести, а поскольку там только коронованных особ хоронили, решил ему посмертную коронацию устроить. Меня в Петербург вызвали по личному императорскому повелению; к себе он, однако, не допустил, через фельдъегеря приказ передав, чтобы был я непременно на похоронах и нёс перед гробом Петра Фёдоровича царскую корону. Я намерение Павла отлично понял: вот, мол, тебе, граф Орлов, воздаяние за гибель отца моего! Ты его погубил, и теперь на глазах у всех унижен будешь!

В. Боровиковский. Портрет Павла I в коронационном облачении

Я решил, что на похороны не пойду и корону нести не стану. Были бы живы Григорий, Фёдор и Иван, так же решили бы!.. Однако после вспомнил своего Ерофеича, его слова, которые он мне перед смертью сказал… Ну, откажусь я, думаю, так Павел велит меня под конвоем привести, а не то ещё что-нибудь придумает. Так не дам я этому уродцу злобному над собой верх взять! Не раздавленным и приниженным граф Орлов будет, а таким, каким его народ знает, – гордым и непокорённым! Это Павлу позор, а не мне, что он графа Орлова со всеми его заслугами перед Россией унижению подвергает; это Павел над Россией измывается, а не надо мною. Вот пусть все и увидят, что за император у нас теперь…

Так и сделал. Приехал на похороны и нёс корону гордо, ничем своего волнения не выдавая. Народ на меня с восхищением смотрел, и на всём пути от Александро-Невской лавры до Петропавловской крепости люди восторженно шептали: «Орлов! Орлов! Граф Орлов идёт!» Павел был чернее тучи – хотел он меня ничтожным выставить, но этим только своё ничтожество показал…

Не зная, чем ещё меня унизить, он вскоре отнял мою генеральскую пенсию – двадцать пять тысяч рублей в год. Деньги, конечно, немалые, однако мои поместья приносили пять миллионов; удавалось кое-как сводить концы с концами, – усмехнулся граф. – Но из России я уехал, не стал более искушать судьбу. Мария со мною было увязалась, но потом меня в очередной раз оставила.

Жили мы с Нинушкой по большей части в Дрездене – хороший город, красивый, и парков много. Главное же, в Россию можно было быстро вернуться, случись там что. А то, что должно было случиться, не трудно было предугадать: года не прошло, как Павел всем поперёк горла встал. Указы издавал один безумнее другого, прусским порядкам подражая, как и отец его. Пётр Фёдорович не успел, однако, покуражиться, над людьми поизмываться, а этот уродец тысячи людей погубил, в крепость посадил, сослал, заклеймил калёным железом. При нём в России вздохнуть лишний раз боялись…

Ну, да что долго рассказывать, сами помните, какое было времечко!.. Вот тогда-то и состоялся у меня памятный разговор с Загряжской. Она приехала к нам в Дрезден и всё ужасалась тому, как правит Павел, всплакнула даже.

– Что же вы его терпите? – спрашиваю.

– А что же прикажешь с ним делать? Не задушить же его, батюшка? – говорит Загряжская.

Перезахоронение останков Петра III в Петропавловской крепости 2 декабря 1796 года

– А почему же нет, матушка? – отвечаю я.

Загряжская заохала, – как-де можно! да и найдутся ли те, кто на такое отважится?..

– Неужто в России смелые люди перевелись? Не верю! – говорю. – Помяните моё слово, будет ему отмщение…

Пророческими мои слова оказались: пришло отмщение к Павлу, нашлись смелые люди…

Помимо того что вся Россия после его смерти спокойнее дышать стала, у меня самого камень с сердца свалился: за Нинушку я опасался, чтобы император не приказал выдать её замуж против желания…