Как только мы о смерти Павла узнали, тут же в Россию выехали: император Александр Павлович собственноручное письмо мне написал, в котором выказывал благорасположение и изъявил желание видеть меня в Петербурге. При личной аудиенции император был со мной весьма любезен и уважителен и предложил в государственных делах поучаствовать. Я вынужден был, однако, от его всемилостивейшего предложения отказаться: годами уже стар и новых веяний не знаю; я человек прошлого века, не нынешнего.

Но государь всё-таки возложил на меня организацию милиции московской, то бишь резерва войскового и ополчения на случай войны. Я сим делом занялся, и Нинушка мне помогала…

– Его величество благодарственный рескрипт прислал, – не выдержав, вмешалась графиня Анна Алексеевна, – в котором мне особую признательность за снабжение милиции выразил.

– А мне орден Святого Владимира первой степени посулил, – сказал граф. – Но пока не прислал, жду…

* * *

– С воцарения государя-императора Александра Павловича мы с Нинушкой в Москве постоянно живём, разве что в имения на время отъезжаем. Земли свои московские обустроили – раньше здесь такое творилось, что смотреть страшно, – граф взглянул на парк, который был уже виден в утренних сумерках. – На Донском поле пустырь был, куда мусор сваливали; ещё до отъезда за границу я там порядок навёл, и Матвей Казаков нынешнюю мою усадьбу выстроил.

Александр I в молодые годы

Что касаемо Нескучного, здесь сложнее было: сплошные холмы, овраги и ручьи – трудно строить, да ещё оползни случаются. Князь Никита Трубецкой землю возле Андреевского монастыря, вверх по Москве-реке, купил и дворец со многими строениями на ней возвёл, однако всё трещинами покрылось, а кое-что осыпалось. Сын его Пётр после смерти отца за тридцать тысяч рублей хотел сию усадьбу продать, но не нашлось покупателя, хотя князь давал мебель в придачу, а деньги готов был в рассрочку получать. Тогда князь Пётр увеселительные ваксалы стал во дворце устраивать: каждое воскресенье музыку приглашал для танцев и пускал всех желающих благородного звания, беря плату за вход по одному рублю с персоны, за вино и ужин – отдельно. Но теперь и этого нет – в полное запустение пришли владения Трубецких.

А где мы сейчас сидим, была раньше усадьба Прокопия Демидова. Он известным ботаником был: со всего мира редкие растения выписывал и в своих оранжереях высаживал. Присмотритесь – террасы, что к реке спускаются, видите?.. Заросли они, но разглядеть можно; Демидова работа – сотни человек их копали года два или три. Чего здесь только не выращивали, каких только деревьев и цветов не было – а ещё из жарких стран фрукты и овощи диковинные, которых в России до того никогда не видали. Не было этому саду равных во всей России, а может, и в Европе тоже, однако после смерти Демидова и это всё в запустение пришло: оранжереи поломали, растения погибли.

Елена Вяземская, дочь Никиты Трубецкого, имение Демидова купила, но прежнее процветание вернуть не смогла. На брата понадеялась, однако он со своим хозяйством не справился, куда ему было сестрино вести! Вот тут брат мой Фёдор демидовское имение выкупил, чтобы рядом со мной жить. Мы с ним решили на этих склонах отменный парк разбить – с павильонами, гротами, беседками, мостами фигурными, скульптурами и прочими украшениями, – чтобы всё это стояло на дорожках, холмах, долинах и обрывах для приятности прогулок и просто для радости глаз. Москвичам наш Нескучный сад полюбился, по сей день многие сюда гулять приходят – у меня для всех ворота открыты…

«Ванный павильон» в Нескучном саду

Когда Фёдор умирал, Нескучное он завещал Нинушке: она ныне владелица, помещица московская, – граф шутливо потрепал Анну Алексеевну по щеке. – Этот домик, – он кивнул на Чайный дом, возле которого мы находились, – мы уж с ней выстроили. Он долго простоит, сам по себе надёжный, и место крепкое, с умом выбирали, – да и всё здесь крепко поставлено: если не разрушат потомки наши, века стоять будет.

…Однако рассвело совсем, пошли на Москву полюбуемся! – поднялся граф, увлекая с собой Анну Алексеевну и делая знак Григорию Владимировичу, мне и Ляле.

Мы обошли дом и встали над высоким обрывом реки. В первых солнечных лучах перед нами широко раскинулась Москва, золотом горели купола церквей, среди осенней желтизны деревьев белелись дворянские дома, над мещанскими домиками поднимался дым из печных труб; вправо, верстах в трёх, возвышались кремлёвские башни, а над ними вздымалась в небо колокольня Ивана Великого.

– Как не любить Москвы! Сколько лет здесь живу, не налюбуюсь! – воскликнул Алексей Григорьевич. – Много я видел городов, но краше Москвы ничего нет: чудный город, дивный, истинно русской красотой и русским духом преисполненный – священная наша столица! Бога благодарю, что довелось последние годы свои в Москве провести; тут и умру – а где же ещё графу Орлову умереть!..

Алексей Григорьевич отвернулся, чтобы мы не заметили слёзы, выступившие у него на глазах.

– Солнце поднимается, – сказал затем граф, прищурившись и улыбаясь. – Всю ночь проговорили, а теперь чего уж ложиться – поедем на тройках кататься! Эй, привести тройки немедля!..

Летний (Чайный) домик графа Орлова в Нескучном саду

– Батюшка! – с укором произнесла молодая графиня.

– Ты погляди, утро какое! – вскричал граф, всё более оживляясь. – Ох, хорош божий мир, каждой минутой его наслаждаюсь! Сказали бы мне: живи ещё тысячу лет, – я бы ответил: почему только тысячу? Мне и тысячи лет мало – я всё хочу увидеть и попробовать!

– Так, Алексей Григорьевич! – встряхнула головой Ляля. – Душа у тебя задорная, цыганская; будь ты цыганом, весь мир обошёл бы.

– Нешто у одних цыган задор есть?.. – засмеялся граф. – Ну, выпьем, что ли, на посошок! Сколько всего на столах осталось – отдайте это цыганам; прямо вместе с посудой и отдайте, ничего не жалко!

…Ага, вот и тройки! – сказал он. – Садись, Нинушка, в коляску рядом со мной, а философа мы напротив посадим. Уж не обессудь, господин философ, задом наперёд поедешь – но, может быть, философу так и следует? – подмигнул он мне.

– Батюшка, я не поеду, – отказалась Анна Алексеевна. – Слышите, в монастыре звонят? Пора к заутрене идти.

– Вот так всё время – в иконы упрётся, а жизни не видит! Не по мне это… Не серчай, Нинушка, дай я тебя ещё поцелую! Ступай, молись и за меня словечко перед Богом замолви, – граф перекрестил её. – Ну, а ты поедешь со мной? – обратился он к Григорию Владимировичу.