Это был уже полный абсурд: Кэролайн в роли коварной злодейки. Кэролайн, такая хорошая, добрая, милая. Старомодная английская девушка, игривая и ласковая, как котенок, в тот последний наш день в Париже.

Я принял решение внезапно. Я остановился, привлек Кэролайн к себе и поцеловал ее в губы. А потом:

– Кэролайн, выйдешь за меня замуж?

В ответ – тишина. Сердце билось так бешено и яростно, что я испугался: сейчас оно разорвется, и я умру.

– Не знаю. Мне надо подумать.

Еще одна долгая пауза, растянувшаяся в бесконечность. Меня вдруг захватило гнетущее чувство, что кто-то стоит рядом с нами и внимательно слушает все, что мы говорим. Я сорвал с глаз повязку. Мы стояли одни на пустынной набережной. Рядом не было никого, но теперь я увидел, что Кэролайн плачет.

– Это не потому, что мне плохо, – объяснила она. – Я плачу от счастья.

– Кэролайн, я не могу без твоей любви.

– Я тебя очень люблю.

– Нет, мне нужна твоя страсть, а не нежность.

– Нет, мой хороший, сейчас тебе нужна нежность. И она вся – твоя, без остатка. – Она помолчала, и вдруг: – Ты меня совершенно не знаешь. Когда ты на меня смотришь, у тебя всегда такой взгляд, как будто ты собираешься меня съесть, но ты меня совершенно не знаешь.

В ту зиму все рухнуло. В воскресенье, в начале декабря, Кэролайн пришла ко мне на Кьюбе-стрит на последний (как потом оказалось) сеанс. До этого она несколько раз отменяла встречи, и мне уже не терпелось попробовать себя в роли миниатюриста – я хотел сделать портрет Кэролайн, который можно было бы носить в медальоне. На эту мысль меня навела выставка миниатюр Николаса Хиллиарда в музее Виктории и Альберта.

В конце сеанса я предложил встретиться в следующую субботу, чтобы продолжить работу. Кэролайн нервно заерзала в кресле.

– Я, наверное, уже не смогу приходить так же часто. Мама с папой уже обижаются, что меня не бывает дома по выходным, и еще… я как раз собиралась тебе сказать… мне дали роль в «Вихре» Ноэля Коуэрда. Это будет постановка любительского драмтеатра Патни и Барнса, и я буду играть Бантн Мейнуоринг, невесту Ники, который наркоман. Это лучшая роль из всех, которые мне предлагали. И репетиции как раз по субботам и воскресеньям. – У нее был виноватый вид. – Премьера в конце января. Если хочешь, приходи посмотреть.

Я был зол и не скрывал своей злости. А как же я?! Неужели я ей безразличен?! И ее фантастические портреты, которые я сейчас делаю – неужели они ничего для нее не значат?! Она хочет все бросить?! Неужели она променяет подлинное искусство на какой-то любительский театрик?!

Кэролайн тоже взбесилась.

– Мне очень жаль, дорогой.

(Я ни разу не слышал, чтобы «дорогой» произносили с такой яростной неприязнью.)

– Мне очень жаль, но ты совершенно не знаешь жизни. Тебе еще многому нужно учиться. Так не бывает, чтобы всегда было только по-твоему. Быть может, теперь ты чему-то научишься – если захочешь.

Я застыл, пораженный, и даже слегка растерялся. Неужели она, эта девочка, будет учить меня жизни?! Она убрала с лица прядь волос и продолжила:

– Вы в своем «Серапионовом братстве» рассуждаете о сюрреалистической революции и о своих фантастических деяниях, которые вы обязательно совершите… в необозримом будущем… но как это связано с реальной жизнью? Вам нужно понять, кто вы на самом деле, и вот тогда у вас что-то получится. Сколько ты еще будешь писать свои непонятные, бессмысленные картины? И какая от них польза миру?

Она встала, чтобы уйти, но все-таки остановилась, уже на пороге.

Меня поразило спокойствие в ее взгляде.

– Я сказала все, что хотела. На твоем месте я бы в ответ промолчала, чтобы не сказать что-то такое, о чем я потом пожалею.

Она послала мне воздушный поцелуй и вышла за дверь.

Поскольку Оливер давно перестал заходить ко мне на Кьюбе-стрит, я пошел к нему сам. Когда я пришел, он сидел за столом и смотрел на разложенные на нем карты. Я уже видел такую колоду у Галы Дали, это были гадальные карты Таро. Оливер с трудом оторвал затуманенный взгляд от фигуры из десяти карт.

– Добрый вечер, Каспар. – Он умолк на мгновение и вдруг произнес властным тоном, не терпящим никаких возражений: -Иди сюда, посмотри на расклад. Мне выпало четыре старших аркана. Дурак, или Шут, или Безумец, его называют по-разному, Маг, Звезда и Повешенный. Одна карта – особенная. Скажешь, какая? Сразу не отвечай, присмотрись повнимательнее, подумай.

Я внимательно изучил карты, но не увидел ничего особенного.

Оливер взял в руки Звезду. На карте была нарисована звезда, а под ней – обнаженная женщина, опустившаяся на колени и льющая воду из двух сосудов: из одного – на землю, из другого – в ручей.

– Это семнадцатый аркан. Он символизирует надежду, путеводный свет. Вдохновение свыше. Предрешенное будущее.

Определенность. Способность выйти за пределы обыденного и совершить невозможное. Это моя карта. Она выпала мне. Ты уже понял, Каспар? «Звезда» по латыни – «Стелла».

Я обреченно вздохнул. Честно сказать, я надеялся, что его бред со Стеллой благополучно забыт. Но, увы!

– И что тебе предсказали карты?

– Предсказали? О, нет. Я не верю в гадания. – Оливер, похоже, всерьез оскорбился. – Эти оккультные штучки, они для невежественных цыганок. Нет, я просто работаю над сюжетом своего следующего романа. Он будет называться «Вампир сюрреализма», а сюжет будет строиться на случайных раскладах колоды Таро. Это мой новый метод, как использовать случайность для стимуляции бессознательного творческого процесса. Я достал наугад десять карт. Это десять персонажей романа. Разумеется, Стелла – главная героиня.

Мне показалось, что в этом действительно что-то есть, и я уже собрался сесть на красный диван у окна и обсудить новый метод Оливера более подробно, как вдруг Оливер закричал:

– Нет, туда не садись! Даже не прикасайся к нему! Он только для Стеллы. Здесь мы с ней занимаемся любовью. Вот, садись на мой стул. А я постою.

Потом он успокоился и извинился. Сказал, что в последнее время на него столько всего навалилось, и поэтому он часто срывается. Это все из-за нервов. Норман, владелец клуба «Дохлая крыса», выражает настойчивое пожелание, чтобы Оливер дополнил свой номер чечеткой.

– Я, конечно, могу станцевать чечетку. Я все могу, если нужно. Но это так… унизительно.

Впрочем, Оливер не стал углубляться в свои проблемы и спросил, что меня привело в его скромный приют.

Я не сразу заговорил о том, что меня беспокоило. Сначала я рассказал Оливеру о нашей с Кэролайн поездке в Париж, рассказал почти все, умолчав лишь о наших ночах на квартире у Хорхе и о ее тайном походе в музей Гревен. Когда я принялся пересказывать то, что Бретон с Элюаром говорили о гражданской войне в Испании, о нависшей над миром угрозе фашизма и долге художника, лицо Оливера поскучнело. Поэтому я неохотно завел разговор о том, о чем мне действительно хотелось и в то же время совсем не хотелось поговорить.