– Кэролайн сегодня была у меня.

– Это же хорошо, – проговорил Оливер с непроницаемым видом.

– Да, но она сказала, что мы теперь будем видеться не так часто, и еще она отчитала меня и попыталась учить меня жить. Сказала, что мы все позеры, и все, что мы делаем… мы, в смысле, сюрреалисты… это бессмысленно и никому не нужно. И еще она, кажется, намекнула, что я боюсь быть собой.

Оливер пожал плечами, но я продолжил:

– Нет, послушай, пожалуйста. Знаешь, что самое странное? Когда она все это говорила, у меня было стойкое ощущение, что она меня презирает, но именно в эти мгновения я хотел ее больше, чем когда бы то ни было.

И тут Оливер взорвался:

– Вот, Каспар! Я тебя предупреждал, что она не для тебя. Нашел, за кем увиваться. Неужели ты не понимаешь, каким ты себя выставляешь придурком?! Над тобой все смеются – нет, я не смеюсь, но остальные смеются. Брось эту дуру. Давно пора. С самого первого дня. Она – не твой тип.

– Я поэтому ее и люблю. Потому что она не мой тип, и мы с ней очень разные. Мне хочется, чтобы меня полюбила такая женщина, которая никогда не полюбит такого, как я.

– Ну, что же, – сказал Оливер. – Если хочешь страдать, то страдай. Для художника это полезно.

– Но, Оливер, ты тоже страдаешь, и тоже тянешься к недостижимому. И скажи честно, что бы ты выбрал, если бы мог выбирать: боль, которая полезна для творчества, или все-таки Стеллу?

Он улыбнулся, но как-то горько:

– Теперь у меня есть и то, и другое.

– Оливер?

– Да, – он раздраженно взглянул на меня, явно давая понять, что ему неприятен этот разговор.

– Помню, ты как-то рассказывал про сеансы «снов наяву», которые проводили французские сюрреалисты. Андре Бретон, Робер Деснос и все остальные. Про их состояния транса, про магнитные, нет, магнетические поля…

– Период гипнотических трансов. Да. Они гипнотизировали друг друга с целью извлечь образы из подсознания. Но потом они отказались от этих экспериментов, решили, что это опасно. Кто-то бросился на кого-то с ножом, и еще были сложности, когда людей не могли вывести из транса. Да, помнится, я об этом читал и рассказывал. И что с того?

– Оливер, ты тогда говорил, что хочешь выучиться гипнозу. У тебя получилось? Ты научишь меня?

– Что? – переспросил он рассеянно, а потом, когда до него дошло, почему я об этом спросил и зачем мне учиться гипнозу, заявил самым решительным тоном: – Нет, нет и нет! -В его голосе явственно пробивалась истерика или даже безумие. – У тебя все равно ничего не получится. Ты не сможешь заставить кого-то тебя полюбить, но даже если бы смог… это было бы, как заниматься любовью с автоматом или восковой куклой.

– Оливер, пожалуйста… ты мой лучший друг. Научи меня гипнозу.

– Нет, нет и нет! И еще раз нет! Это опасно. И это – зло. Вспомни рейхсканцлера Германии Адольфа Гитлера. Стоит лишь раз на него посмотреть, и сразу становится ясно, что он занимается гипнозом. И этот толстяк, который бывает в «Пшеничном снопе»… как его там?… ну, от которого воняет… Алистер Кроули. Тебе хочется стать похожим на этих людей?

– Но, насколько я понял по твоим недавним рассказам, ты сам практикуешь гипноз, чтобы добиться ее любви… этого духа… Стеллы.

Оливер рассмеялся.

– Но я знаю, что делаю! Я знаю, как это опасно. Вся сила – в глазах. Вернее, сила в тебе, но она изливается через глаза. А глаза лучше не трогать. Ты художник, Каспар, тебе нельзя портить зрение. Все, тема закрыта.

Я встал и направился к выходу. Оливер догнал меня и приобнял за плечи:

– Только не обижайся, пожалуйста. Мы же друзья и, я думаю, останемся друзьями, и будем встречаться, и ничего не изменится, только, пожалуйста, я тебя очень прошу, не приходи сюда больше. Ты беспокоишь тонкие психические поля, а мне нужно сосредоточиться. Стелла может материализоваться в любую минуту. Но она никогда не покажется, если в комнате есть посторонние.

Он взял со стола карту с Повешенным.

– Карты подсказывают, что в моем новом романе кем-то придется пожертвовать, чтобы спасти дружеские отношения. Но кто это будет, пока неясно.

Чувствуя себя отвергнутым и ненужным, я пошел прогуляться по Чаринг-Кросс-роуд. Забрел в «Зеленого человечка»» выпил там пару рюмочек – нет, черт возьми, я набрался изрядно. Потом я решил зайти к Неду. (После того, как решил не заходить к Маккеллару из опасений наткнуться на его «милую» женушку.)

Дверь мне открыла Феликс. И сразу все поняла.

– Бедный, несчастный Каспар, – сочувственно проговорила она, как только увидела меня на пороге. Потом она ушла в магазин, и мы с Недом остались вдвоем.

Я рассказал ему о странностях Оливера.

– Оливер сам выбрал свой путь, и теперь приближается к его концу, и это, похоже, его надломило, – сказал Нед, пожимая плечами. – Будем надеяться, что он не назначит себя на роль Жертвы, которую следует принести ради Спасения Дружбы.

– Нед, ты еще не все знаешь. За последние несколько месяцев я не написал ни одной картины, в которой было бы хоть что-то сюрреалистическое. На самом деле, я почти не брался за кисть, при теперешнем моем состоянии. Я тут подумал… может быть, мне стоит выйти из братства и вообще порвать с сюрреализмом. Мне кажется, я смогу сделать больше, если займусь чем-нибудь более приземленным… скажем, дизайном афиш и рекламных плакатов.

– Порвать с сюрреализмом не так просто, как кажется. Вопрос не в том, хочешь ли ты порвать с сюрреализмом. Вопрос в том, захочет ли сюрреализм порвать с тобой. – Голос Неда был абсолютно бесстрастным. – Но ведь дело не в деньгах, да?

– Нет. Я просто думаю о том, чтобы все изменить. Я еще ничего не решил. Мне нужно подумать, разобраться в себе. Но мне кажется, я должен заранее предупредить. Если я все же приму решение, у меня будет другая жизнь. А прежняя жизнь, она просто закончится. Если рвать с прошлым, то рвать окончательно. Если это случится, я тебе напишу… я всем напишу и скажу, что не хочу никого видеть. Это не потому, что они все плохие, а я хороший. Просто, если я все поменяю в жизни, если я соберусь переделать себя, стать другим человеком, тогда мне будут нужны и другие друзья.

– И вообще все другое. За исключением Кэролайн, – сказал Нед, впившись в меня острым взглядом. – Кэролайн остается.

– Кэролайн остается, – подтвердил я. – Если я соберусь стать другим, я стану таким человеком, каким хочет видеть меня Кэролайн. Может быть, я вообще брошу искусство и займусь коммерцией.

Нед долго молчал. Сидел, барабанил пальцами по стулу, думал. А потом принял решение.

– Знаешь, это хорошая мысль, – сказал он. – Если хочешь уйти, уходи. Уходи, пока есть возможность. Сюрреализм исчерпал себя. Ничего нового уже не будет. Все дороги разведаны, все пути привели в тупик. Сюрреализм превратился в гетто в древнем сумрачном городе, обнесенном высокой стеной, где сплошные извилистые переулки, тупики и глухие дворы. Если пройти сюрреализм до конца, там, в конце, будет только безумие и смерть. Тем более, в Европе скоро начнется большая война, и я даже не представляю себе, как в нее впишется братство и какая от нас будет польза. Я буду с братьями до конца – столько, сколько смогу. Но у меня есть обязательства перед ними. Я в ответе за этих людей. А для тебя все иначе. Конечно, мне будет жаль, если ты нас покинешь, но, с другой стороны, меня радует, что ты об этом задумался. Иди за своей путеводной звездой. Я так думаю, самое главное в жизни, это не то, что с тобой происходит, пока ты живешь, а то, что останется после тебя. То, что ты оставляешь для вечности. Есть два пути в вечность. Первый путь – это искусство, в котором ты воплощаешь свои идеалы и мысли. Второй путь – это дети. Ты написал достаточно картин. Теперь, наверное, пора заводить детей. Прими мое благословение. Женись на Кэролайн. У нее подходящие бедра для деторождения. Хотя жалко, конечно… я на вас очень рассчитывал в смысле оргии.