Я заказала кока-колу, каких-то фруктов, за которые с меня содрали столько, словно мы находились в Антарктиде. Затем надела наушники и, удобно устроившись под тентом, погрузилась в мир звуков. Кому пришло бы в голову, что слушаю я вовсе не музыку, а «Ветер с Эльбруса»?..

Как и следовало ожидать, ничего интересного там пока не происходило. Габелия, конечно, вернулся за стойку; мое мощное прослушивающее устройство ловило приглушенный стенками нестройный шум разговора, отдельные гортанные выкрики, смех. Как видно, к посетителям погребка наконец вернулся дар речи. Если бы они говорили по-русски, я могла бы уловить и смысл, но, увы…

Это было единственным слабым местом моего плана, который уже мог считаться наполовину осуществленным. Если братья будут объясняться исключительно на родном языке, это сильно осложнит мне задачу. Однако из своего богатого опыта я знала, что сильные эмоции часто заставляют лиц кавказской национальности (да и не только их!) переходить на наш «великий и могучий». А уж у этих двоих при встрече повод для эмоций будет!

Разумеется, закидывая Ираклию Габелия удочку с фальшивой приманкой, я блефовала. Но он ее заглотил, и теперь я не сомневалась, что его братцу Гоге действительно есть что сказать. А в «тихую» комнату я прорвалась только затем, чтобы установить «жучок»: он был надежно приклеен «Диролом» под крышкой хозяйского стола. Ведь ясно же, что Ираклий учинит допрос родственнику не в общем зале при посетителях!

Ждать пришлось довольно долго. Одна компания уже успела вывалиться из «ветреного» подвальчика, вместо них зашла еще пара местных жителей. Я уже стала подумывать, не взять ли мне чего-нибудь горячего — хинкали или порцию шашлыка, когда в конце залитой солнцем улочки, с моей стороны, показался мотоцикл с прицепом. С треском и грохотом поравнявшись с нами, мотоциклист в оранжевом шлеме поднял руку, приветствуя парня, который давеча надул меня на фруктах. Они обменялись короткими возгласами, и я отчетливо услышала имя «Гога». Да и мощный нос, который я успела разглядеть под шлемом, говорил о том же: это возвращается не кто иной, как Георгий Габелия.

Мотоцикл свернул в знакомый домик, и я насторожилась.

В наушниках послышался скрип задней двери, и Гога, протопав по дощатому полу, позвал:

— Ираклий? Эй!

Тот не замедлил появиться, снова кликнув на подмену веселого повара Джабу. Я услышала, как Габелия заталкивает братца в каморку с микрофоном, не обращая внимания на недоуменные возгласы вновь прибывшего. Дверь за ними захлопнулась, и я почувствовала себя молчаливым участником сугубо конфиденциального разговора.

Минут пять я слушала то самое, что в фильме «Бриллиантовая рука» — в сценке у аптеки в забугорном порту — называлось «непереводимая игра слов». С той только разницей, что у нас здесь все пассажи выдавались свистящим шепотом. Это было как в классическом спектакле на иностранном языке: говорят не по-нашему, но все понятно. Голос Ираклия метал громы и молнии, голос Гоги — удивлялся и оправдывался, но и тот, и другой буквально садились от страха. Из этого бурного фольклорного потока я без труда выделила «опорные» понятия: «следователь», «прокурор», «частный детектив», «идиот» и «ишак». Пару раз слышала свое имя и — может, мне только почудилось? — имя «Саша». И еще одно словечко показалось знакомым: «ампула». Интересно, что это значит по-грузински?

Наконец температура страстей в хозяйском кабинете достигла точки кипения, и старшему брату стало тесно в рамках родной речи.

— Ты понимаешь, придурок е…й, что будет, если эта баба узнает про ампулу с наркотой?! — услышала я. — Может, она уже знает! А? Что тогда?! Я тебя спрашиваю…

Тут Габелия продемонстрировал такое знание русской ненормативной лексики, что я даже восхитилась. И, кажется, в подтверждение своих оценок схватил «никчемного ишака» за горло, потому что в ответ Гога только сипел и хрипел.

— Ираклий… Э, э! Отпусти, Ираклий! Откуда ей знать? Я молчал, как … гора! Я никому… Ты мне веришь, брат?!

— Вонючий шакал тебе брат! И за что только бог наказал меня тобой, сын осла? За паршивых сто баксов, ишак поганый, чуть сам на зону не поехал и меня чуть без штанов не оставил! Всю семью опозорил, ай-ай-ай… Да если б я не обещал твоей матери, моей тетке Тамрико…

Я сняла наушники. Пора было вмешаться, пока братья не остыли. В несколько прыжков я преодолела расстояние, отделявшее меня от забегаловки, завернула во дворик и толкнула знакомую дверцу, перед которой стоял мотоцикл с прицепом. Слава богу, никому не пришло в голову ее запереть.

Оба братца, конечно, были еще в кабинете. Я распахнула дверь как раз в тот момент, когда Ираклий, почти загнавший Гогу на сейф, вопил ему шепотом:

— Думай, идиот, что ты ей скажешь!

— Только правду, ребята! — улыбнулась я им. — И ничего, кроме правды. Это единственный выход.

Так как оба стула были свободны, я заняла тот, на котором уже сидела. Никто не пытался мне помешать: меня не ждали. Сценка была еще та!

— Я все слышала, генацвале. — Продолжая лучезарно улыбаться, я отодрала жвачку и продемонстрировала этой парочке крохотный микрофон. — И не только слышала: все записано на пленку. Пленка у моего напарника, и если со мной — не дай бог! — что-нибудь случится…

— А-а-а… — заревел Гога, словно ишак, которому насыпали соли под хвост, и ринулся на меня.

Признаться, я не ждала столь непосредственной реакции. Но Ираклий, по-видимому, ожидал ее еще меньше и не думал мешать брату, поэтому пришлось самой позаботиться о себе. Опершись о стол, я резко выбросила вперед обе ноги, которые соприкоснулись с животом нападавшего. Его кулаки беспомощно просвистели на безопасном расстоянии от моего носа, и Гога, издав новый вопль, отлетел к противоположной стенке и сполз по ней на пол, жалобно поскуливая.

— Ираклий?..

Шум в кабинете привлек Джабу, он замер на пороге, ошалело переводя глаза с поверженного Гоги на меня. Наконец пришедший в себя хозяин устремился к непрошеному свидетелю и вытолкал из комнаты, что-то нашептывая. Задвинув засов на двери, Гобелия ткнулся в нее лбом и тихонько завыл в безысходности. Младшенький ему вторил. Я как ни в чем не бывало продолжала:

— Я хотела сказать, что вам не стоит пытаться разрезать меня на сорок кусков и пустить на шашлык в своей забегаловке. Это вас не спасет — совсем наоборот. Мои друзья знают, где я. С другой стороны, если вы будете хорошими мальчиками и расскажете все как на духу, то могу вам обещать, что от меня никто ничего не узнает, включая следователей и прокурора. Пленочку с вашими приятными голосами я тоже уничтожу, она мне ни к чему. По-моему, сделка неплохая. А, Гога?

— С-сука… — просипел тот, зыркая на меня из-под лохматых черных бровей, почти сросшихся на переносице. — Ти што бьешься, а?!

Несмотря на непочтительное словцо, мне стало смешно. И даже жалко сопляка. Одной рукой он держался за солнечное сплетение, другой — цеплялся попеременно за стену, чтобы устоять на ногах, и за свой выдающихся размеров нос, из которого бежала тонкая алая струйка. (И где только успел им приложиться?) Гоге всего-то шел двадцать первый годок — это я знала из протоколов ветровского дела. Как моему племяннику, Гошке Скворцову… Кроме носа, Гога обладал еще выдающимся ростом: никак не меньше двух метров — только баскетбольные мячики в корзину класть. И это все, пожалуй, что было в нем выдающегося. Про таких русская пословица говорит: «Велика Федула — да дура».