В моей зрительной памяти почему-то возник образ гигантов, поддерживающих порталы Эрмитажа, и я не торопилась обнаружить себя в толпе, давая гигантам возможность познакомиться поближе. Слишком опаздывать было не в моих правилах, наоборот, я любила показываться на месте минута в минуту и секунда в секунду. После короткого приветствия с Николаем и пылких поцелуев с Майкой мы дружно направили стопы в сторону получения незабываемых эстетических удовольствий.

Жестом фокусника дипломат вручил каждой из нас по букету роскошных роз, которые дотоле он тщательно укрывал в объемном целлофановом пакете с рекламой икры, водки и блинов. Мне достался снежно-белый, даже с легкой голубизной сюрприз, а Майке – темно-бордовый, прямо в тон ее атласного облегающего боди.

Под музей городские власти отвели приятный трехэтажный особнячок в уютном старомосковском стиле. Таким образом, Шишкин, насколько мне известно, стал единственным в мире художником, имеющим галерею своего имени еще при жизни. Картинные залы располагались на первых двух этажах, а самый нижний был отведен под кафе. В такую жару, а может, в те часы наплыва посетителей не наблюдалось, и мы принялись неторопливо-размеренно обходить залы по часовой стрелке, умно рассуждая о путях развития изобразительного искусства и куда они могут привести.

Экспозиция оказалась приятной, но сугубо камерной, в основном портреты и жанровые сценки. Полотен размаха массовых казней, захватывающих дух трагических подвигов, нечеловеческих страстей и страданий на краю какой-нибудь бездны или пропасти, на худой конец, свойственных русской живописной школе и так любимых всеми нами в детстве и юношестве, не наблюдалось вовсе. На Майю произвел впечатление портрет дочери художника в розовом бальном платье, трагически погибшей в юности, как о том гласила аннотация под художественным полотном. Втроем мы молча вглядывались в полудетское, довольное своим бытием личико, как бы ища в нем безжалостную тень предчувствия предстоящей вскоре этой девочке трагедии. После печальной паузы я принялась нахваливать краснощеких хохочущих баб в национальных одеждах и повела погрустневших друзей в следующий зал.

В соседнем зале знаменитый художник вполголоса беседовал об аренде помещений с благообразным величественным старичком в живописных морщинах, словно сошедшим с портрета Рембрандта в наше время.

– Смотри, живой портретист за цену простого билета в свою портретную галерею. Вот здорово! – деликатным шепотом мне на ухо порадовалась Майя.

Николай предложил пригласить живого классика в кафе. Живописный старичок волшебным образом куда-то подевался, наверное, вернулся обратно к Рембрандту, и художник в меланхолической задумчивости стоял один вполоборота к автопортрету в синем. Наша небольшая группа вежливо поздоровалась, представилась, рассказала о позитивных впечатлениях от выставки и предложила спуститься вместе с нами в кафе. Портретист отвлекся от своих глубоко личных и, похоже, не очень-то веселых мыслей, любезно выслушал, приятно и просто согласился присоединиться к нашей компании.

– Мой папа тоже профессиональный художник, – решила я своим рассказом немного отвлечь от сплина грустного творца. – Может быть, вы с ним знакомы. – И я назвала имя отца.

– Да, я с ним хорошо знаком. – Мимолетная кривая усмешка скользнула по лицу художника и скрылась в уголках губ. – Разрешите откланяться. Я, к сожалению, должен спешить. Совсем забыл! Всего хорошего, и спасибо за посещение.

– Всего хорошего… – ответили мы нестройным, разочарованным хором, недоуменно глядя вслед торопливо удаляющемуся прочь маэстро.

– Ты его чем-то обидела. Настоящие таланты всегда ранимы! – констатировала Майя факт ретировки портретиста уверенным тоном врача-патологоанатома на вскрытии.

– Да уж точно, творческие натуры почти всегда обидчивы и болезненно чувствительны. В этом ты, Майя, права! Наверное, им действительно больно и тяжело воспринимать чужую критику. Если критики так хорошо и уверенно знают, как надо, вот взяли бы и сами сделали правильно. Так ведь нет, критиковать других на самом деле гораздо удобнее, спокойнее и требует меньших затрат энергии.

– Разве мы его собирались критиковать?

– А не пойти ли нам, девушки, сейчас на фотовыставку «Эротика XX столетия» в Манеже? – подхватил нас обеих под локти принявший барственный, вальяжно-игривый вид Коля. Ему в тон мы манерно рассмеялись, в свою очередь напустив на себя вид благородных, но согласных на небольшие шалости девиц.

На эротике мы все наконец-то расслабились и улыбались, улыбались, улыбались друг другу без конца. Фотовыставка мне понравилась, она оказалась весьма обширной и впечатляющей. Черно-белые плакаты начала века с безумно миленькими, игривыми и кокетливыми барышнями-куколками в кружевных панталончиках, в как бы совсем случайно падающих с их невинных округлых плеч бретельках и в неизменных вампирно-хищнически прильнувших к их пухлым щечкам и губкам сердечком спирально завитых локонах радовали почти детской непосредственностью. Пин-арт середины XX века, где хорошенькие, веселенькие и суперженственные девушки в кокетливо оборчатых, скромно приспущенных по нынешним временам мини-бикини, восхищал сердечностью, задором и солнечным оптимизмом. А усталые, до дистрофии истощенные и до изнеможения изломанные, видимо, почти непосильной для них жизнью и каторжным трудом знаменитые современные фотомодели, частенько очень некрасивые от природы, вызывали у зрителей благородные чувства сострадания и желания помочь ближним и дальним. Мне иногда нравилась подобная антиэстетика и упадничество в оценках женской красоты, а Николай назвал это торжественно обожествляемым уродством.

Как и положено джентльмену, нам с подругой он сделал по сногсшибательному комплименту. Товарищ заявил, что я напоминаю ему Мэрилин в последний, самый драматический период ее жизни, а Майя удивительнейшим образом схожа с Эвой Гарднер в самом начале ее звездной карьеры. Естественно, что фотопортреты обнаженных форм двух этих дам в вышеупомянутые периоды глянцево красовались прямо перед нашими восхищенными взорами. Может быть, и впрямь похожи, мужчине виднее.

Над древним Кремлем, над всей красной Москвой растекался золотисто-медовый, святой, отрадный сердцу звон колоколов. Я приостановилась и заслушалась.

– Это к счастью, ребята.

Терпеливые друзья тоже остановились где-то на полшага впереди меня, продолжая негромко беседовать. Невдалеке сияли гордым золотом купола белого, вновь отстроенного храма Христа Спасителя. Вспомнились наши с Майей школьные обязательные уроки плавания в фундаменте храма, в тридцатых годах взорванного и затем переделанного под бассейн «Москва» где-то в шестидесятые годы. Ирония судьбы рассмешила меня, и я даже зафыркала: а в самом деле – плавать в соборе, надо же такому было в жизни случиться.

Николай вывел из состояния блаженной задумчивости предложением ненадолго заскочить в «Охотный Ряд». Этот подземный торговый центр впечатлял купечески размашистым интерьером в стиле «а-ля рюс». За день до встречи с ребятами я успела здесь побродить и на все поглазеть. Николай и Майя полностью согласились насчет абсолютной безвкусицы в оформлении интерьеров суперунивермага и, похоже, остались премного довольными таким единодушием во мнениях. Я только порадовалась за друзей, нашедших общий язык. Может, что у них и сладится.