– Что значительного в какой-то инфекционной больнице?

– Время, – загадочно улыбнулась девушка. – То время, когда именно Евгения Станиславовна там практиковала. Когда, кстати?

– Очень давно, – опять помогла Надя. – Году, наверно, в шестьдесят втором.

– Нет, – возразила ведущая. – Евгения Полуянова пришла в инфекционную больницу десятого декабря 1959 года. И была уволена в январе шестидесятого.

– Вы сказали «уволена»? – искренне удивился Дима.

– В последний момент ее пожалели. Разрешили уйти по собственному. Хотя сначала собирались не просто увольнять по статье, но даже судить.

Редакторы всегда поощряли участников на живую реакцию, поэтому Полуянов без раздумий вспылил:

– Что ты врешь?!

– У каждого врача есть свое кладбище, Дима. Но твоя мама, Евгения Станиславовна, могла погубить целый город. Счастье, что ее вовремя остановили.

Дима не раздумывал ни секунды:

– Бред и клевета!

– Давайте посмотрим на экран, – предложила телевизионщица.

Свет погас. Под оптимистичную мелодию «Бывает все на свете хорошо» замелькали кадры черно-белой хроники: пузатые троллейбусы, редкие «Волги» на дорогах, мужчины в шапках-пирожках, женщины в платках, из сетчатых авосек торчат хлебные буханки и молочные бутылки. Потом вдруг портрет импозантного гражданина и закадровый голос:

– Это Алексей Кокорекин. Известный художник, автор агитационных плакатов, лауреат двух Сталинских премий. В 1959 году ему – верному сыну своей страны – доверили посетить Индию. Художник побывал во многих городах. В том числе в знаменитом Варанаси, где на берегу Ганга индусы сжигают умерших. Зрелище впечатлило творца, он делал многочисленные зарисовки. Особенно плакатист заинтересовался похоронами брамина. Внимательно наблюдал все действо, а потом купил себе на память ковер покойного. Кокорекин пока не знал, что вскоре едва не погубит всю Москву.

Панорама улиц сменилась. Теперь показывали больничную суету. Старомодные халаты ниже колен, туфли на толстых подошвах, железные кровати.

– Вскоре после возвращения в столицу, двадцать третьего декабря пятьдесят девятого года, художник почувствовал себя плохо. Поднялась температура, начался озноб. На следующий день он отправился в поликлинику. Там поставили диагноз: грипп. Двадцать пятого Кокорекину стало хуже, ему назначили антибиотики. Двадцать седьмого декабря на теле появилась сыпь – ее сочли аллергией на лекарства. Больного госпитализировали в инфекционную больницу. Сутки спустя он умер.

Экран погас. Ведущая со значением произнесла:

– Алексей Кокорекин – полностью реальная фигура. И то, что с ним произошло, – абсолютная правда. Об этой истории написаны статьи, снят документальный фильм. Могилу Кокорекина, кстати, можно посетить – он похоронен ни много ни мало в Кремлевской стене. Но от чего же художник погиб? Давайте посмотрим, какой разговор состоялся на вскрытии.

Свет в зале снова погас, экран засветился холодным дневным светом.

Эти кадры, похоже, были постановочными, современными. Ярко-белая плитка, мрачный антураж: морг, секционный стол, труп.

Радом с телом стояли трое. Врач средних лет уверенно произнес:

– В крови присутствует биполярная палочка. Не исключаю геморрагическую формы чумы.

Пожилой доктор отмахивается:

– Чушь. Клиническая картина не та. Обычный осложненный грипп.

А совсем старенький эскулап неуверенно произносит:

– На мой взгляд, коллеги, дело куда серьезнее. Это variola vera – натуральная оспа.

– Что вы за чушь несете?! – взрывается пожилой.

Молодой еще менее почтителен:

– Да у вас, батенька, причуды сенильного[4] возраста!

– Я прав, вы скоро сами убедитесь, – упорствует старичок.

Экран погас.

– При чем здесь моя мама?!! – заорал Полуянов.

Ему никто не ответил.

Ведущая затараторила:

– Тогда, на излете пятьдесят девятого года, художник привез из Индии именно черную оспу. Страшная болезнь начала быстро распространяться по Москве. Ведь Кокорекина вначале положили в палату вместе с другими больными, его осматривали множество докторов, посещали студенты. А черная оспа, как говорят медики, вирулентна. То есть чрезвычайно, критично, ужасающе заразна. Инфекция умело собирала свою страшную жатву. Только представьте: ее вирус передался юноше, который лежал в инфекционной больнице этажом ниже. Тот никак не контактировал с художником. Однако болезнь достала и его – через вентиляцию. Слег истопник – бедняга просто проходил мимо палаты, где лежал Кокорекин.

Оспа вышла далеко за пределы больницы. Кокорекин привез своей жене – из Индии, заграницы! – подарки. Одежду, парфюмерию. Одарил он и свою любовницу. Обе женщины отнесли кое-что в комиссионку. И несколько покупателей – только представьте! – тоже слегли с черной оспой!

На тот момент в больнице уже был объявлен карантин, хотя официально диагноз пока не установили и не озвучили. Но все врачи, кто бывал в инфекционном отделении, были обязаны проходить строгую дезинфекцию. Однако имелась одна молодая ординатор, которая решила пренебречь правилами. Она отправилась домой, не сменив одежду и даже не вымыв руки.

Экран погас, а ведущая триумфально закончила:

– Эту беспечную женщину звали Евгения Станиславовна Полуянова.

Дмитрий отреагировал мгновенно:

– Вранье и клевета!

Надя сорвалась со своего места:

– А даже если и правда? Дима в чем виноват?

– Мы не стали бы судить его за мамины грехи, – плотоядно улыбнулась телевизионщица. И триумфально объявила: – В нашей студии Ваниамин Шибаев.

Свет снова погас. А когда софиты вспыхнули, по рядам зрителей прокатился вздох ужаса.

Посередине сцены, всем на обозрение, стояло настоящее чудовище.

Когда-то оно, безусловно, было человеком.

Но сейчас все его лицо, кисти рук, шея, видимая из-под рубашки часть грудной клетки оказались изрыты ужасающими, глубочайшими отметинами. То были не просто следы от сыпи – но ямы, борозды, лакуны отвратительного лилового цвета. Глаза полуприкрыты. Правая рука беспомощно вытянута вперед. Похоже, урод был еще и слепым.

Кто-то взвизгнул. Василиса выкрикнула:

– Фу, мерзость!

Алла обеими ладонями прикрыла рот и нос.

Ведущая снисходительно молвила:

– Можете не бояться. Те, кто выздоровел после черной оспы, более не заразны. Однако позвольте цитату. «Эта болезнь оставляет на лицах людей, жизнь которых пощадила, безобразные знаки, как клеймо своего могущества, делая ребенка неузнаваемым для родной матери, превращая красавицу-невесту в предмет отвращения в глазах жениха». Так говорил английский историк Томас Маколей. Он был, несомненно, прав.