А однажды случился у них почти интим.

В тот день прямо из номера слетел выпестованный Полуяновым материал о дачах, «Мерседесах» и зарубежной недвижимости скромного помощника мэра. Коллеги – нос у всех по ветру – после планерки быстренько рассосались. Дима в полном одиночестве прошел к себе в кабинет. В ярости смахнул со стола папку с распечатками, вырезками, детализацией телефонных звонков – плод месячной работы. О чем теперь писать в проклятой газете? Бесконечно прославлять очередные километры плитки и велосипедные дорожки на загазованном бульварном кольце?

Дверь скрипнула.

Галинка. Лицо смущенное. В руках – дешевенький коньячок. Пролепетала:

– Будешь? То есть… будете?

Дима благодарно улыбнулся:

– Наливай.

Шлепнул на стол свою чайную кружку. Пробормотал:

– Сейчас и тебе найдем емкость.

– Не надо. – Девушка покраснела.

Но Полуянов быстро разыскал в ящике стола мятый пластиковый стаканчик.

Разлил.

Хватанули – он залпом, она – скромный глоток.

Но захмелела куда сильнее. Щеки алеют, голосок яростный:

– Знаешь, то есть знаете, Дима! Не расстраивайтесь! Ваш редактор – он трус просто! Или ему денег дали! Я бы вот на вашем месте статью за границу продала.

Полуянов не стал объяснять наивной девушке, что никого за границей не интересуют российские мошенники. Только печально улыбался и постоянно подливал. А когда бутылка наполовину опустела, абсолютно естественно получилось: уронил голову на ее покатое плечо, легко, как теленок ищет мамкин сосок, впился в пухлые губы.

Про то, что дома ждет Надька, даже не вспомнил.

Уборщица мигом сбросила маску утешающей мамочки – ответила на поцелуй с животной, яростной страстью. Инстинкт требовал швырять податливое тело на стол, рвать пуговицы ее рабочего халатика. Но Дима остатками разума и диким усилием воли отогнал искус. Освободился из жадных объятий. Пробормотал:

– Извини.

Ждал обид или бабских глупостей: «Тебе, наверно, противно – с уборщицей!»

Но Галинка лишь поднесла к губам его руку. Нежно погладила. Благодарно чмокнула в ладонь.

– Ты чего? – смутился Дима.

Она улыбнулась лучисто:

– Да просто так. Буду умирать – и вспомню. Что с самим Полуяновым целовалась.

– Глупость какая! – пьяно рассердился журналист.

И заворчал:

– И вообще, почему один коньяк принесла? Закуски, что ли, найти не могла?

– Сейчас. Да. Конечно.

Покраснела. Побледнела. Вскочила. Притащила твердые, как камень, «Коровки». Отсыревшие галеты. Зачем-то еще воблу.

– Под коньяк – самое то, – хмыкнул Полуянов.

Но рыбу очистил. Закусили. Он стремительно и мрачно трезвел.

Под помощника мэра Дима копал почти месяц и убедительно доказал: мелкая сошка воровала с размахом. Уводила государственные деньги нагло. Почти в открытую. Главнюга даже не пытался оспаривать Димину правоту. С напускной печалью вздохнул: «Ты отлично поработал. Но, к сожалению, нам нельзя ссориться с мэрией».

Все больше и больше тех, с кем нельзя ссориться. Только и остается – плюнуть на журналистику и, как Виктору Цою, пойти работать в котельную.

Саркастически подумал: «Надька будет в восторге».

И произнес виновато:

– Галюша. Я домой пойду.

Взглянула с грустью, но без тени обиды. Засуетилась:

– Сейчас. Подожди. На, держи, – вытащила из кармашка завернутые в салфетку кофейные зерна.

Ловко, будто заправская гардеробщица, подала Диме куртку. Заверила:

– Ты не волнуйся, я здесь все приберу.

Закрывал дверь кабинета – не оглянулся.

А когда на следующий день Галинка не вышла на работу – даже не заметил. Только через неделю ощутил: чего-то не хватает, спросил у секретарши главного Марины Максовны:

– А куда это Галочка наша подевалась?

Та удивилась:

– Не знаешь, что ли? Уволили ее.

– За что?

– В запой ушла.

– Как вы сказали?

– Ну, она кодировалась когда-то, – вздохнула секретарша. – И держалась. Уже много лет. А тут вдруг сорвалась. Запила. На работу не вышла. Когда главный наш вразумить ее решил – нахамила.

Дима последний раз краснел, будучи в девятом классе пойманным мамой с сигаретой. Но сейчас чувствовал, как по лицу разливается предательский багрянец. Пробормотал:

– А где она теперь?

– Не знаю, – ответила Марина Максовна. – В общежитии, наверно. Если еще не выгнали. Дать тебе адрес?

«Вот я козел! – покаянно подумал Полуянов. – Точно: Галка ведь никогда не пила. Только других угощала. Как я не замечал?! Все закодированные так делают. А я сам ей налил – и отказаться она не смогла…»

Что теперь было делать? Извиняться? Смешно и мало. Нужно найти ей нарколога, клинику, а потом новую работу.

Дима отправился в общежитие в тот же вечер. Но Галинка оттуда уже съехала. Куда – никто не ведал. А прилагать усилия, чтобы ее найти, Полуянов не стал.

И вычеркнул – не без облегчения – из жизни тяжелый эпизод.

* * *

Одеваться самим сегодня не позволили.

С утра явился Жека, и это уж точно означало Голгофу. Дима попытался найти в лице костюмера хотя бы какой намек. Искру сочувствия. Или злорадства. Но тот, как всегда говорливый и торопливый, с порога отмел все вопросы:

– Полуянов, не трать время. Ничего не скажу. Мое дело – тебе костюм подобрать.

По-хозяйски распахнул шкаф, ткнул в черный пиджак и брюки:

– Этот надевай.

– Может, еще и галстук черный? – поморщился журналист.

– Галстук можешь любой, – милостиво позволил Жека. – Но рубашку обязательно белую.

Не удержался. Ухмыльнулся. Добавил:

– Мероприятие сегодня торжественное.

Оперся о косяк, сказал:

– Переодевайся, я посмотрю.

Обволок Полуянова томным взглядом.

Но Дима без церемоний вытолкнул голубенького прочь.

Черные костюмы он ненавидел. С того дня, когда ему пришлось – совсем молодым – хоронить маму.

Вспомнил – и сразу перед глазами ее лицо. Милое и вечно усталое – работала на две ставки, чтоб выучить-прокормить его, обалдуя.

С отвращением застегнул идеально отглаженную рубашку. Галстук выбрал серо-стальной – как осеннее небо.

Надю Жека сделал – явно в пику его наряду – веселенькой, все оттенки розового.