Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рука дяди Гаса слегка раздвинула ей ноги, и его пальцы начали касаться мягких гладких складок ее вульвы. Прикосновения не были грубыми или настойчивыми, он трогал ее нежно, с любовью, как она сама прикасалась к Майклу, в этом не было ничего тревожного. Это было почти… приятно.
Пока одной рукой дядя Гас проверял, не выросла ли у нее штуковина, Патрисия могла по движению одеяла сказать, что другой рукой он продолжал теперь очень быстро – и тяжело дыша – чесать себя, а потом он сделал самое смешное: вынул ладонь из ее трусиков, и сначала ненадолго поднес пальцы к ноздрям, а затем сунул в рот и принялся сосать, точно «Тутси Роллс».
Вскоре колени дяди Гаса приподнялись, полностью стянув с Патрисии одеяло, а все еще скрытая рука продолжала яростно чесать, пока дядя Гас, зажмурившись, лизал и посасывал пальцы, только что исследовавшие женское естество его маленькой девочки. Патрисия смотрела на него с любопытством, широко раскрытыми глазами. Мгновение спустя лицо дяди Гаса напряглось, глаза открылись и слегка закатились, он вынул пальцы изо рта, сунул руку под одеяло и, казалось, принялся что-то судорожно искать в заднем кармане. Потом он сомкнул колени, сжав между ними край одеяла, тихо застонал и внезапно обмяк.
Несколько мгновений дядя Гас лежал неподвижно, только тяжело дышал, а когда дыхание выровнялось, он приподнялся на локте и улыбнулся Патрисии.
– Я рад, что у тебя не выросла одна из этих штуковин, – сказал он и подмигнул ей. Когда он отбросил одеяло, она увидела, что в одной руке он держал скомканный носовой платок. А еще на его брюках была расстегнута молния, но – штуковины, на которую он положил ее руку, видно не было.
– Ну, это был хороший отдых, – сказал он, встав на колени и складывая одеяло. Он попросил Патрисию посторониться, пока убирал одеяло и ковер обратно в шкаф.
Дядя Гас на пару сантиметров приоткрыл двери гармошкой и выглянул наружу.
Убедившись, что поблизости никого нет, он раскрыл ее полностью, и они оба вернулись в кабину.
По дороге домой дядя Гас сказал:
– Я не хочу, чтобы ты рассказывала маме или папе, тете Джанет или кому-либо еще о нашем маленьком отдыхе.
– Почему? – спросила Патрисия.
– Они могут на нас рассердиться. Все знают, что ты моя любимая маленькая девочка, а я – твой любимый дядя. Они могут на нас рассердиться, потому что мы так сильно друг друга любим. Взрослые называют это ревностью. Ты когда-нибудь слышала это слово «ревность»?
– Нет, – пожав плечами, сказала Патрисия.
– Ну, они называют это ревновать. Если ты им расскажешь, они могут заревновать – если тебе поверят.
– Почему нет? – озадаченно спросила Патрисия. Все это было ново и сбивало с толку.
– Они могут подумать, что это ложь, – непринужденно сказал дядя Гас, – как тогда, когда ты солгала в школе о сестренке.
Патрисия покраснела и посмотрела в окно. «Откуда он об этом узнал?» Должно быть, ему рассказала мать.
– Разумеется, твоя мать мне рассказала, – произнес дядя Гас, словно читая ее мысли. – Она и отцу рассказала, просто он пообещал ничего тебе об этом не говорить.
Дядя Гас протянул руку и сжал ее колено.
– Дорогая, я единственный, кому ты можешь доверять. И я всегда буду тебе верить, несмотря ни на что. Но давай не будем им ничего рассказывать. То, что мы делаем в конфетном фургоне, будет нашим секретом, хорошо?
Патрисия ответила не сразу. Она все еще была смущена, все еще глядела в боковое окно на освещенные витрины магазинов на Милуоки-авеню, одна за другой вспыхивающих в какой-то темной нише ее все более запутывающегося юного разума одновременно с назойливо повторяющимся вопросом: «Я в беде?»
Сама она ответить не могла.
– Хорошо? – уговаривал дядя Гас.
– Хорошо, – произнесла она.
Патрисия не рассказала.
Рассказала только спустя годы, когда ее жизнь обернулась трагической катастрофой.
В маленькой комнате для свиданий Патрисия, поняв, что она сейчас рассказала, замолчала и едва ли не в шоке уставилась на сестру Берк.
Она начала сеанс с того, что поведала монахине о покаянии на занятии «покажи и расскажи» и, прежде чем успела осознать сама, рассказала о Гасе Латини то, что было похоронено у нее в голове долгие годы.
– Это был не отец, – пробормотала она. – Это был дядя Гас. Мужчиной в кошмаре был он. Я… не понимаю…
– Порой, когда разум не хочет иметь с чем-то дело, – объяснила сестра Берк, – он хоронит это глубоко в подсознании. Потом жизненные ситуации могут всколыхнуть то, что похоронено, снова вытолкнуть на поверхность разума. И тогда два уровня, два разных времени, нередко смешиваются. Те мелкие происшествия с отцом – казалось, Триш, совсем незначащие происшествия – разбудили все похороненные воспоминания об этом дяде Гасе. А поскольку перед тобой был уже не дядя Гас, а отец, твой разум совершил подмену.
– Боже мой, – тихо сказала Патрисия, медленно покачав головой. – Все эти годы…
– Для человеческого разума время почти ничего не значит, – сказала сестра Берк. – Дети очень часто хоронят свои плохие воспоминания на двадцать лет и даже дольше. Когда маленькие девочки подвергаются домогательствам, подробности они могут начать вспоминать только уже женщинами за тридцать. Сколько тебе сейчас?
– Через несколько месяцев будет тридцать три.
Сестра Берк кивнула. Пример, как по методичке.
Патрисия уставилась в пространство.
– Неудивительно, что я их ненавидела…
– Кого ненавидела?
– Мать, отца…
– Как ты думаешь, почему ты их ненавидела?
– Из-за того, что сделал со мной дядя Гас. Они должны были знать. Они должны были это остановить…
Она повернулась и с горечью посмотрела на сестру Берк.
– Это продолжалось годами…
12
Май 1964 года – июнь 1966 года
Долгое время дядя Гас не заходил с Патрисией дальше проделанного в первый раз, только стал откровеннее. Однажды одеяло соскользнуло с его поднятых колен, и она, почти как загипнотизированная, смотрела, что делает Гас, а тот, казалось, с еще большим удовольствием наблюдал за ней. Маленькая девочка увидела, как из большой розовато-пурпурной головки брызнул «сок» – так назвал его дядя Гас. И она поняла, зачем был нужен носовой платок.
С того дня Гас