Утром как обычно Игорь подвез меня домой, а сам по ехал дальше на работу. Едва я открыла дверь, как в пустой квартире прогремел телефонный звонок.

Я, не раздеваясь, подошла к телефону. В трубке раздался медленный и тяжелый голос Николая Николаевича, о котором я совершенно забыла в последнее время. У меня почему-то оборвалось сердце.

— Здравствуй. Это я. Не раздевайся. Спускайся вниз. Машина 24–15, светлая «Волга». Поедешь ко мне в Московское управление.

— Зачем? — еле слышно вымолвила я и опустилась на стул, потому что ноги перестали меня держать. — Так надо.

— Это обязательно?

— Это в твоих интересах.

— Хорошо, — сказала я. — Я спускаюсь.

21

Шофер серой «Волги» с работающим двигателем даже не посмотрел в мою сторону, когда я подошла к задней дверце его машины. Я села. Сказала «Здравствуйте». В ответ на мое приветствие он взглянул на меня в зеркальце заднего вида и нажал на газ. Машина резко сорвалась с места. Я больше не пыталась с ним общаться.

Его тоненький неприятный голос я услышала, когда машина затормозила около какого-то здания на улице Мархлевского, и я собралась выходить.

— Оставайтесь на своем месте, — не оглядываясь, сказал шофер.

Через несколько минут из неприметного подъезда показался Николай Николаевич. Я его сперва даже не узнала. Он был в военной форме. На его погонах были три полковничьи звезды. Таким я его ни разу не видела. Он сел рядом со мной на заднее сиденье и коротко кинул водителю:

— Поехали.

Мне он не сказал ни слова. Мы долго ехали молча по мокрым и грязным московским улицам. Оказывается, на дворе стояла мерзейшая погода, а я ее и не замечала…

Уже несколько раз выпадал «первый» снег и каждый раз таял, оставляя после себя на улицах черную кашу. Дома стояли облезшие, с затеками от бесконечных дождей. Сизари на Манежной площади ходили нахохленные, мокрые.

— Куда мы едем? — спросила я.

— Лучше тебе самой все увидеть, — сказал, ничего не объясняя, Николай Николаевич.

— Что «все»? — в ужасе спросила я.

На этот вопрос он не ответил. Только посмотрел на меня не то с жалостью, не то с презрением.

Проскочив Большой и Малый Каменные мосты, мы свернули на Якиманку и вскоре оказались на Калужской площади. Проехали мимо больницы, в которой я делала свой первый аборт и чуть не умерла, развернулись на Калужской заставе и выскочили на Старо-Калужское шоссе, которое еще не называлось Профсоюзной улицей.

— Куда мы едем? — снова спросила я.

Шофер, как мне показалось, ухмыльнулся, глянув на меня в зеркальце, а Николай Николаевич даже не посмотрел в мою сторону. Он задумчиво смотрел на убегающие назад строительные заборы, краны, экскаваторы… Полным ходом шло строительство вскоре ставших знаменитыми на всю страну Новых Черемушек.

Мы проехали трамвайное кольцо. Вдоль дороги пошли какие-то склады, сараи, гаражи, среди которых сиротливо ютились одинокие деревенские избы, — все, что осталось от недавно цветущих деревень Черемушки, Зюзино…

Потом машина съехала с асфальта на разбитую грузовыми машинами гравийную дорогу. Впрочем, дорогой это назвать было трудно — сплошные выбоины, наполненные жидкой грязью. В местах, где гравий был особенно глубоко проеден колесами машин, зияли бездонные лужи мутной глиняной воды.

Мы остановились вблизи какого-то небольшого сарайчика, обитого ржавой жестью, и свернули с дороги, потому что сзади уже нетерпеливо сигналили два самосвала, груженых каким-то мусором.

— Приехали, — коротко бросил Николай Николаевич и вышел из машины, смело шагнув начищенным офицерским ботинком прямо в грязь.

«Ну все, промелькнуло в моей непутевой голове, меня сюда привезли на расстрел. Больше здесь делать со мной не чего. Не повалит же он меня в эту грязь…»

Николай Николаевич открыл мою дверцу и протянул мне руку.

— Выходи, — обыденным голосом сказал он.

— Зачем? — Я испуганно вжалась в угол машины. Николай Николаевич, похоже, верно понял причины моего страха и едва заметно усмехнулся:

— Выходи, выходи, — повторил он помягче.

Я вышла и инстинктивно, на ватных от страха ногах отошла в сторону, ближе к дороге, по которой только что проехали идущие за нами машины. «В крайнем случае буду кричать, — панически подумала я, — кто-нибудь да поможет… Не те времена, чтоб без суда и следствия…»

Николай Николаевич быстро подошел ко мне, схватил меня за рукав и отволок в сторону, ближе к сараю.

— Вот здесь стой, — строго приказал он.

Потом он вернулся к машине и молча протянул руку к прикрытому окошку водителя. Тот ему дал нечто кожаное с ремнем. В животном страхе, охватившем меня, я приняла этот предмет за кобуру маузера, который носили матросы в революционных фильмах, но это оказался мощный полевой бинокль.

Придерживая меня одной рукой, чтобы я по горячке не сбежала, Николай Николаевич, слегка высунувшись из-за ржавого сарая, куда-то долго смотрел, приставив к глазам бинокль.

Я невольно посмотрела в ту же сторону. Перед нами расстилалась странная местность. Она вся была испещрена какими-то оврагами, по краям которых высились конусообразные холмы. Приглядевшись повнимательнее, я поняла, что это горы самого разнообразного мусора. Где-то вдалеке, на краю оврага, вздыбили свои кузова те два самосвала, которые обогнали нас. Совсем вдалеке игрушечный бульдозер медленно вползал на мусорную гору. Недалеко от него трудился экскаватор. Над ним и над свежими кучами мусора, оставшимися после самосвалов, которые, возвращаясь, на ходу укладывали свои кузова, вились тучи белоснежных чаек, таких неуместных на фоне грязного мусора. Их пронзительные крики перекрывали шум машин и бульдозера.

Посередине этого апокалиптического пейзажа стояло приземистое сооружение с покосившимся деревянным крыльцом. Домик этот странным образом был похож на сельмаг или деревенскую почту. Над крыльцом виднелась голубоватая вывеска. Возле домика стояла грузовая машина и суетились какие-то люди. Как я потом узнала, это была знаменитая Зюзинкая свалка.

Николай Николаевич, очень похожий в этот момент на полководца, изучающего поле боя, долго рассматривал эту картину в бинокль, потом удовлетворенно кивнул и, передав бинокль мне, сказал:

— Смотри там, около конторы, перед машиной.

Ничего не понимая, я трясущимися руками взяла у него бинокль и приложила к глазам. Сперва я долго не могла найти контору, постоянно утыкаясь в кучи мусора, который теперь видела во всех омерзительных подробностях. Потом, найдя контору, я никак не могла понять, чего же от меня хочет Николай Николаевич. Ну, толкутся два мужика перед машиной. В руках у одного какие-то бумаги… Один мужик в резиновых сапогах, в черном, похоже, морском бушлате и в кепке; другой, тот, что с бумагами, тоже в резиновых сапогах, в синем сатиновом халате, поверх которого натянута замасленная телогрейка, и в серой солдатской ушанке, с поднятыми и торчащими в разные стороны ушами.